Наталья Галкина - Ошибки рыб

— Мой дом — это мои работы. И вся моя жизнь — мой дом.

Сирень отцвела, но зеленые птицы по-прежнему сидели рядами на проводах, а зеленые холмы чуть-чуть поблекли. Мать Маленькой Никак родила мальчика, его еще не успели назвать, и он был Маленький Никто или Маленький Некто. Лето летело, как на крыльях, спешило навстречу осени. Стали дуть ветры, флюгера пришли в движение, и вертушка, а бубенчики зазвенели. Художник уехал в город по делам. Ночью огнь охватил его дом, и поселок осветился особым магическим светом.

Люди просыпались, выглядывали в окошки. Одевались, выходили на улицу. Но огнетушители и ведра уже не фигурировали. Наши жених и невеста, рука об руку, чинно проследовали с околицы. Обнаружился вдруг Беглый Кролик. Столбы, языки, стены огня бушевали перед нами.

Аптекарь не спеша поплелся в аптеку — вызывать для порядка пожарную команду.

Тут словно выстрел раздался. Или взрыв. Сначала мы не поняли, что это. Раздался второй взрыв — или выстрел. И еще.

— А ведь это стекла, — сказал в гудящей тишине Хозяйственный Томас.

В доме художника лопались стекла, то был настоящий пожар, а не бутафорский пламень.

Все разбежались, закричав разом, появились ведра, лейки, багры; пожарная машина, никуда не спешившая, приехала слишком поздно. Дом сгорел дотла. Глиняная женщина разбилась, тюльпаны затоптали.

— Вот что значит, — говорил главный пожарный остальным, — потерять бдительность.

Те виновато помалкивали.

Художник приехал утром, молча сидел на бывшем пороге своего бывшего дома. У него сгорело около ста работ, самых лучших, как он считал, самых любимых.

Я представил себе, что у меня сгорели сто домов, безвозвратно, как первый дом, довоенный. Не все и отстроишь. Я сел рядом с ним.

— Если бы можно было, — сказал я, — жить, как хочешь, и выбирать, я хотел бы, чтобы у меня был дом с флюгером, в котором прожили бы мы с женою с молодости до старости, и чтобы я умер первым.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Я никогда не видел его таким старым.

— Петерис, — сказала Леди Бадминтон, появившаяся бесшумно, как тень, — вы еще много картин напишете, вы очень талантливый, а я выйду замуж, и мои дети в музее будут смотреть ваших глиняных женщин.

В руках держала она Пропащую Черепаху и Беглого Кролика.

Маленькая Никак уже скакала в своем палисаднике, хлопая в ладоши и крича:

— Кролик! Кролик! Кролик!

Зеленые птицы летели над нами. Ни в одно лето, ни до, ни после, не видал я в наших местах зеленых птиц. Только в клетках.

Пролетело и лето, его отнесло в сторону течением времени, как остров плавучий, всё целиком, со всем содержимым, с женихом и невестою, с игрой в бадминтон и пастбищем кроликов, с Беглым и Пропащей, с миндалем и пожарными касками, с холодными стенами пламени и пеплом пожара. С сиренью.

Рейн и Незабудка стали мужем и женой, Маленькая Никак — Линдою, а Леди Бадминтон — взрослой девушкой. Художник Петерис уехал от нас навсегда. Море за нашим поселком чуть отступило от берега, и теперь у нас имеется пляж с янтарем, а отмель превратилась в косу.

Над ним нависал потолок.

Оставалось только рассматривать детали кривых неструганых и некрашеных досок, считать гвозди, набитые с разными интервалами. И сами-то гвозди были разные: маленькие, большие, средние, серебристые, ржавые, медные. С бору по сосенке. Деловой паучок прохаживался по низкому нищенскому потолку, под которым натянуты были нити с пучками разных трав, свежими, подвявшими слегка, уже высушенными.

Он не мог понять, где находится, и не мог подняться. Но уже всплывало в памяти, фразы и события выныривали из глубины, толкаясь и возникая наперебой. В ушах звенело, голова шла кругом, но кое-что он уже вспомнил.

Для начала свое имя — Цезарь Гауди. Потом номер своего мобиля и цвет его — небесно-голубой. Номер видеотелефона, адрес, должность. Он помнил, кто его отравил и за что. Любимый хит. Цвет люстры в гостиной. Серия разнообразнейших сведений, стоп-кадров, рапидов, слайдов бытия.

Вот он выходит из ворот виллы «Марина», выходит в небесно-голубом, под цвет мобиля, плейбой что надо, супер, надевает серебристый шлем, он уже знает, кто его отравил и на кой, уже чуть-чуть его качает, заносит при малейшем резком движении, что ж, сам виноват, нечего было связываться, следовало держать ухо востро, теперь главная задача — отъехать, отъехать, дома есть кой-какие антидоты, противоядия, но до дома далековато, всё, каюк, но отъехать, отъехать, не подыхать у этих падл на глазах, дорога и дождь, а глаза застилает, застит, зрение уходит, больно, не остановить ли мне мобиль, да мне, видать, его уже не остановить.