Илья Ильф - Двенадцать стульев [litres, Полная версия романа]

Сходную характеристику дал и Славин. Он утверждал: «Никто из нас не сомневался, что Иля, как мы его называли, будет крупным писателем. Его понимание людей, его почти безупречное чувство формы, его способность эмоционально воспламеняться, проницательность и глубина его суждений говорили о его значительности как художника еще тогда, когда он не напечатал ни одной строки».

Да, только среди друзей бухгалтер Файнзильберг получил известность как литератор. Славин отметил: «Он писал, как все мы. Но в то время, как некоторые из нас уже начинали печататься, Ильф еще ничего не опубликовал. То, что он писал, было до того нетрадиционно, что редакторы с испугом отшатывались от его рукописей».

Если бы и не «отшатывались», все равно, изданий мало. Разруха.

«Коллектив поэтов» организовывал вечера в нескольких уцелевших еще литературных кафе. Об одном из выступлений друга Славин и рассказывал: «Он стоял на подмостках, закинув лицо с нездоровым румянцем – первый симптом дремавшей в нем легочной болезни, о которой, разумеется, тогда еще никто не догадывался, – поблескивая крылышками пенсне и улыбаясь улыбкой, всю своеобразную прелесть которой невозможно изобразить словами и которая составляла, быть может, главное обаяние его физического существа, – в ней были и смущенность, и ум, и вызов, и доброта».

Но это – о друге. А про литературу Славин мало что запомнил: «Высоким голосом Ильф читал действительно необычные вещи, ни поэзию, ни прозу, но и то и другое, где мешались лиризм и ирония…»

О его ироничности рассказывала в мемуарах и Т. Г. Лишина. Познакомились летом 1920 года, возможно, на собраниях «Коллектива поэтов» [179]   Здесь и далее цит. по: Лишина Т. Веселый, голый, худой // Воспоминания об Ильфе и Петрове. М.: Советский писатель, 1963. С. 73–79. .

Возможно, знакомство произошло раньше. Но продолжалось именно в «Коллективе поэтов». Лишина отметила, что, когда Ильф «хотел похвалить человека, он говорил о нем: веселый, голый, худой. “Веселый – талантливый, все понимает; голый – ничего не имеет, не собственник; худой – не сытый, не благополучный, ничем не торгует”».

Своего рода декларация. И она, согласно Лишиной, соответствовала поведению: «Ильф жил трудно, в большой семье скромного бухгалтера. Дома была полная неустроенность, болела мать, не было дров, воды в голодной и холодной тогда Одессе. Но по тому, как он держался, никак нельзя было предположить этих трудностей жизни. Худой, он совсем истоньшился (sic! – М. О., Д. Ф. ), щеки впали, еще резче выступили скулы, но вместе с тем был всегда подтянут, чисто выбрит и опрятен и никогда не терял интереса к окружающему, к литературной жизни».

Правда, литературная жизнь была преимущественно кружково-салонная. Литераторов по-прежнему кормила служба. Только некоторые художники еще как-то могли жить своей профессией. Но и они уезжали из голодающей Одессы. Перебирались в Харьков, Москву, либо вовсе за границу. Как выше упоминалось, эмигрировал и один из братьев Ильфа.

Литераторы тоже переезжали. Назначение в Харьков получил Нарбут, за ним, спасаясь от чекистов, уехал Катаев, туда же вскоре отправился и Олеша. Из ближайших друзей Ильфа оставался в Одессе только Славин.

Ильф с отъездом не спешил. Родителям помощь требовалась. Пока была служба, оставался все же опорой семьи. Да и литературная среда его – одесские поэты. Как прозаик он лишь начинал.

Помимо «Коллектива поэтов» сформировалось в Одессе и аналогичное объединение молодых художников. Одним из руководителей стал брат Ильфа – Михаил, он же МАФ и «Mi-fa».

В это объединение художников входила и будущая жена писателя – М. К. Тарасенкова. С ней познакомился в 1921 году.

Еще через год с лишним он и Тарасенкова уже общие планы строили. По крайней мере, такой вывод можно сделать, если судить по ильфовской переписке с будущей женой [180]  См.: Ильф А. Илья Ильф: Линия жизни. С. 66. .

Но чтобы увести Тарасенкову из родительского дома, требовалась хотя бы квартира. Снять ее в Одессе – не было средств. А бухгалтерского пайка едва хватало, чтобы прокормиться и хоть как-то помочь родственникам. Единственный вариант – переезд в Москву, на поиски литературных заработков. Перспектива, казавшаяся тогда весьма туманной.

В Москву – вслед за подругами – собиралась и Тарасенкова. Именно там была возможность если и не продолжать образование, так найти сносно оплачиваемую работу художника. Но переезд откладывался. Причина та же: понадобилась бы столичная квартира, а родительских денег едва хватало на жизнь в Одессе.