Илья Ильф - Двенадцать стульев [litres, Полная версия романа]

Даже к работникам, впервые принимаемым на службу, предъявлялись весьма серьезные требования. Например, две рекомендации предоставила начальству бывшая фельдшерица-акушерка Файнзильбер, претендовавшая лишь на должность опродкомгубовского курьера в декабре 1920 года.

К «сокращенным» же требования предъявлялись еще более строгие. Прежние рекомендации силы не имели, полагалось новые предоставить. Да и к уволенным по собственному желанию относились настороженно.

Был, правда, вариант, позволявший избежать «сокращения» или увольнения по собственному желанию – перевод. Но время требовалось, чтобы найти вакансию и договориться с администрацией какого-либо учреждения.

Вот и разгадка упомянутой выше загадки: вмешательство «Рабсилы» инициировал сам Ильф, потому как эта интрига позволяла ему, избежав «сокращения», выиграть хотя бы минимум времени на поиски нового места службы.

Ильфу удалось бы избежать «сокращения» при «откомандировании» в «Рабсилу». А получив оттуда направление в какое-либо учреждение, он бы переведенным считался.

Правда, чтобы вести такую интригу, требовалось сначала встать на учет в «Рабсиле» – как «литературному работнику». Это задача несложная. У «тов. Файнзильберга» были среди одукростовцев друзья, что при необходимости гарантировало подтверждение квалификации литератора.

Вполне допустимо, что Ильф озаботился этим заблаговременно. Впрок. Да и сотрудники «Рабсилы», ставившие на учет «литературного работника», еще не принимали ответственность за скорейшее предоставление искомой должности. Согласования начинались лишь при наличии вакансии по учетной специальности.

В случаях, подобных ильфовскому, зарегистрированный просил направить обращение в комиссию по сокращению штатов своего учреждения, чтобы стать «откомандированным». Значит, сам принимал и ответственность за сроки поиска вакансии, равным образом, согласований. У него бы тогда не могло быть претензий, если без работы оставался долго. А коль скоро нашел бы сам новое место службы, туда и получал бы направление.

Еще до 18 августа 1921 года Ильф сам успел отыскать себе должность в Губземотделе. Договорился там о переводе, так как предвидел «сокращение» в Опродкомгубе. Новую службу нашел быстро, так что выигрывать время с помощью «Рабсилы» уже не требовалось. Довольно было и заявления о переводе.

Но бухгалтера не «сократили». Угроза миновала. А через неделю подоспело из «Рабсилы» предложение опродкомгубовской комиссии.

Оставаться в Опродкомгубе уже не стоило. Проявившего нелояльность сотрудника все равно «сократили» бы в следующий раз. Обычно так делалось.

Необходимостью стало «откомандирование» в Губземотдел. И пришлось Ильфу адресовать опродкомгубовскому начальству соответствующую просьбу.

Вот почему документ «Рабсилы» не стал основанием приказа. А визированное начальством заявление бухгалтера Файнзильберга попало – на этот раз – в его личное дело, а не курьера Файнзильбер.

Подчеркнем: Ильф тот же прием использовал, что и Петров. Корреспондент Одукроста добился именно перевода в угрозыск, минуя стадию увольнения, а опродкомгубовский бухгалтер аналогичным образом ухитрился сотрудником Губземотдела стать.

Не исключено, что Ильф тоже опасался проверки, неизбежной после «сокращения». Он работал на предприятиях, выпускавших продукцию для войск противников большевистского режима. Это не поставили бы в вину рабочему, а вот для совслужащего – нежелательно. Так что «откомандирование» было идеальным вариантом.

Ильф вообще не попал в какое-либо одесское учреждение на должность «литературного работника. Нет сведений, что и пытался.

Это Катаев и Олеша, к 1920 году уже добившиеся некоторой известности в качестве литераторов, оказались под нарбутовским покровительством. Они и были способны чуть ли не молниеносно сочинять рифмованные и нерифмованные пропагандистские тексты.

Вероятно, Ильф так не умел. Паек он получал как счетовод и бухгалтер. Но литература для него тогда – не только область досуга. Еще и дело жизни.

Об Ильфе и его ранних литературных опытах рассказывал Катаев – в романе «Алмазный мой венец». Правда, это описание впечатлений: «В нем чувствовался острый критический ум, тонкий вкус, и втайне мы его побаивались, хотя свои язвительные суждения он высказывал чрезвычайно едко, в форме коротких замечаний «с места», всегда очень верных, оригинальных и зачастую убийственных. Ему был свойствен афористический стиль. Однажды, сдавшись на наши просьбы, он прочитал несколько своих опусов. Как мы и предполагали, это было нечто среднее между белыми стихами, ритмической прозой, пейзажной импрессионистической словесной живописью и небольшими философскими отступлениями. В общем, нечто весьма своеобразное, ни на что не похожее, но очень пластическое и впечатляющее, ничего общего не имеющее с упражнениями провинциальных декадентов».