Ирма Грушевицкая - Вызов (дилогия)

— На этот раз я тебя прощаю.

После этого разговора наши отношения не то чтобы сразу пошли на лад, но явным холодком уже не отдавали. Именно Фиби рассказала мне о результатах расследования авиакатастрофы. Предварительной версией случившегося считался подлом стойки переднего шасси. Следствие ещё должно было установить, что явилось причиной возникшего дефекта. Не сбрасывался со счетов и человеческий фактор. Расследование обещало быть масштабным, и, кроме официальных органов, в нём были задействованы службы безопасности и аэропорта Такомы, и корпорации Митчеллов.

В этой катастрофе погиб Кевин — наш второй пилот. Я плакала, вспоминая, как парень показывал нам фотографии новорожденного сына. Как гордился, что после двух девочек судьба наконец подарила им с Пэгги мальчика. Митчеллы взяли на себя все расходы по похоронам и, по словам Фиби, Дилан распорядился, чтобы вдове и детям Кевина до конца жизни выплачивалась пенсия.

Состояние Ретта было стабильным, но, получив обширные ожоги, он до сих пор находился на аппарате искусственной вентиляции лёгких. Лечение предстояло долгое, но на его счёт врачи строили оптимистичные прогнозы. Как и для девочек-стюардесс.

Все трое находились в ожоговом центре университета штата. Я не сомневалась, что им был обеспечен самый лучший уход.

Я опасалась, что при виде меня, запеленатую в специальный корсет, поддерживающий сломанную ключицу, Эбби испугается, но всё прошло довольно гладко. Правда, когда настало время уходить, дочь устроила истерику.

Моя девочка так горько плакала и цеплялась за меня, что бедному Дилану пришлось силком унести её из палаты.

— Я буду с мамой. Я качу с мамой! Мама! А-аа, — кричала Эбби.

При звуках её плача сердце разрывалось от горя. Покрасневший от волнения Макс старался меня утешить.

— Она просто не выспалась. Не волнуйся, мам, Дилан справится.

При упоминании его имени в голосе сына не слышалось прежнего раздражения. Это не могло не радовать. Я знала, что между ними что-то произошло, и всё чаще, во взгляде Макса, обращённом на Дилана, улавливала былое восхищение. Дай бог, чтобы после моего возвращения, близость между двумя самыми дорогими мужчинами в моей жизни не исчезла.

— Помогай ему, сынок. Дилану сейчас очень тяжело.

— Знаю. Я же слышу, во сколько он уходит, во сколько приходит. И он всегда идёт к нам, мам. Когда бы ни пришёл.

На пороге сын обернулся:

— Сегодня моя очередь читать сказку. Мы делаем это по очереди. Эбби нравится.

Да, я видела, что Дилан устал. Видела, как выматывали его метания между больницей, работой и домом. Физическая усталость мужа волновала меня даже больше, чем эмоциональная, и я всеми силами стремилась домой. Не было смысла торчать здесь: две недели, проведённые в госпитале под неусыпным контролем врачей, не выявили никаких патологий. Угроза выкидыша сохранялась, мне был прописан постельный режим, но почему бы этой постели не находиться дома.

Дилан был непреклонен:

— Я не собираюсь тобой рисковать. Пока сохраняется малейшая угроза оперативного вмешательства, ты будешь находиться здесь. Это не обсуждается.

Для его спокойствия я соглашалась. Но чем дальше, тем сильнее меня раздражали эти стены, эти нескончаемые потоки посетителей и звонки. Я попросила убрать из палаты цветы — их запах вызывал головокружение. До сих пор меня мучила утренняя тошнота, а в последние дни — плаксивость. Я ненавидела сама себя, и в конце концов настал день, когда я позвонила Дилану и попросила его не приезжать.

Но он не послушался.

— Не заставляй меня чувствовать себя ненужным.

Впервые за время, прошедшее с момента аварии, в голосе Дилана послышались резкие нотки.

Я неловко дёрнулась, желая приподняться на подушках, но боль, выстрелившая в ключицу, повалила меня обратно. Мне не удалось сдержать стон, но муж, слава богу, его не услышал.

Стараясь незаметно справиться с дыханием, я следила за тем, как он ходит по палате, расслабляя галстук, как убирает игрушки, оставленные детьми кресле у кровати, и тяжело в него опускается. У меня не было сил встречаться с ним взглядом.

— Ненавижу. Как же я всё это ненавижу! — всхлипнула я, отворачиваясь.

— Если даже ты говоришь о ненависти, что же остаётся мне?

Услышав тяжёлый вздох, я снова повернулась к Дилану.

— Я знала, что ты будешь винить себя. Могу сказать, что делаю то же самое. Может, померимся кто больше виноват?

Дилан вскинулся:

— О чём ты говоришь?