Ирма Грушевицкая - Вызов (дилогия)

Это было нелегко! Господи, как бы мне хотелось сказать обратное, но это было совсем нелегко. И я даже не знаю, что в этой ситуации самое мучительное: слышать подчёркнуто бодрые заверения в том, что всё будет хорошо, видеть запрятанное глубоко сочувствие в глазах родных или же понимать, что в произошедшем никто кроме меня не виноват.

Любовь и забота, которыми я была окружена, давили, но все попытки казаться сильной заканчивались ничем.

С той минуты, как я пришла в себя, мы играли роли. Это была защитная реакция: Дилан был собранным и серьёзным, я же старалась как можно реже давать ему повод для волнения.

Первые дни сознание было затуманено обезболивающими препаратами, но это состояние быстро прошло, уступив место борьбе против каждого укола, каждой таблетки, что в меня пихали. Я убеждала врачей, что мне не больно, а даже если и больно, то совсем чуть-чуть, и с этим вполне можно справиться.

Дилан воевал не на моей стороне. Он прекрасно знал почему я так делаю, но по какому-то странному молчаливому уговору мы это не обсуждали. Нет, не таким образом Дилан Митчелл должен был узнать, что его жена ждёт ребёнка. Мне было очень за него обидно.

Да вру я! Мне было стыдно. Мне было плохо. Меня от себя тошнило.

Я разваливалась на части, когда оставалась одна. Не в состоянии вытащить себя из пропасти вины, я плакала. А потом снова плакала, потому что знала, что муж обязательно заметит мокрые дорожки на моём лице и расстроится ещё больше. Ещё больше замкнётся.

Глупо. Как всё глупо получилось. В отличие от расхожего мнения, нас беда разъединяла. Мы не говорили о произошедшем, но позволяли "не произошедшему" отравлять нашу жизнь, и с каждым днём всё больше друг от друга отдалялись.

Как только стало возможным, Дилан перевёз меня в Сиэтл, в медицинский центр Вирджиния Мэйсон. Этому предшествовали длительные консультации. Доктор Стюарт выглядел оскорблённым, когда по нескольку раз в день ему приходилось повторять мой диагноз каждому, кого Дилан приводил в его кабинет. Я не вмешивалась, отчасти потому, что была слаба, отчасти понимая, что мужу эта суета нужна больше, чем мне. Я доверяла своему врачу, но, по-моему, когда мы уехали, персонал больницы вздохнул с облегчением.

Не знаю, сколько Дилану это стоило, но в самолёте я насчитала порядка десятка врачей, то и дело появляющихся в моём отсеке. Они внимательно изучали приборы, к которым я была подсоединена несметным количеством проводов. Дилан всё время был рядом и только ненадолго выходил с очередным посетителем, чтобы через пару минут вернуться со словами "всё хорошо, постарайся поспать". Кажется, один из этих врачей был окулистом.

И лишь когда в конце первого дня в Сиэтле я узнала, что Дилан вновь собирается остаться на ночь, как он делал на протяжении всего срока моей госпитализации, я взбунтовалась.

— Ты нужен мне дома! Ты нужен детям! — кричала я. — Со мной всё будет в порядке. Со мной уже всё в порядке. Пожалуйста, Дилан, вокруг так много суеты. Не заставляй меня чувствовать себя ещё хуже.

Он сразу принялся возражать, но слёзы, стоящие в моих глазах, и тревожный писк приборов заставили его покориться моим требованиям, и теперь ночи я проводила одна.

Разумеется, Дилан приезжал, разумеется, не единожды за день звонил. Кроме него, ко мне нескончаемым потоком шли посетители: родные, друзья, коллеги Дилана по работе, с которыми я была едва знакома, их жены, партнёры — тем или иным способом мне оказывались знаки внимания. Каждый день в вазах появлялись новые цветы, каждый день мне доставлялись подарки — от мягких игрушек до косметических средств и изысканных деликатесов. Но даже в этом я чувствовала вмешательство мужа: никто из них не заговаривал ни об аварии, ни о том, что произошло здесь, в Сиэтле. Единственным человеком, снабжавшей меня информацией о внешнем мире, вернее, той его части, от которой Дилан старательно меня отгораживал, была Фиби.

Она навестила меня в один из первых дней и сначала долго и оживлённо болтала о погоде, об успехах Эшли, о Джейсоне. Её трескотня была натянута, как и наши возобновившиеся отношения. Я улыбалась, вежливо кивала, но в какой-то момент Фиби замолчала и воззрилась на меня испытующим взглядом. Я его выдержала.

Она поднялась с кресла и отошла к окну, словно дистанцируясь.

— Я должна попросить у тебя прощения, — через какое-то время произнесла Фиби.

— За что?

— За то, что не понимала, как сильно ты любишь моего брата. Я не верила тебе, Оливия, и искренне прошу за это прощения.