Мэтт Хейг - Как остановить время

– Мне нравится старье, – в подтверждение своей правоты Мартин кивнул головой и глотнул пива. – Особенно Хендрикс, но и Дилан с Doors , и Stones . Словом, старье, которое гремело еще до нашего рождения. До того, как все превратилось в источник прибыли.

Мартин мне не нравился. У того, кто живет четыреста и больше лет, есть важное преимущество: способность мгновенно проникать в самую суть человека. Таких мартинов полным-полно в любую эпоху, и все они как на подбор кретины. Помню одного такого мартина по имени Ричард. В 1760-е годы в Плимуте он вечно торчал в таверне «Минерва Инн», возле самой сцены, и, что бы я ни играл, неодобрительно качал головой, нашептывал сидевшей у него на коленях несчастной проститутке, что я ни черта не смыслю в музыке, или громко требовал сыграть очередную песенку из репертуара какого-нибудь бродячего музыканта.

Мы сидели за круглым столом в пабе «Кучер и лошади». Столик был небольшой, темного дерева, по цвету и на ощупь напоминавший тыльную сторону лютни; на нем едва умещались напитки, чипсы и орешки. Обстановка в пабе царила спокойная, хотя, возможно, это было обманчивое впечатление, потому что мне вдруг вспомнилась отвратительная «Минерва Инн» с вечными пьяными потасовками.

– Ой, и мне тоже, – подхватил Айшем. – Впрочем, все учителя географии обожают старый добрый рок.

Попытка пошутить явно не удалась: все дружно закатили глаза, даже сам шутник.

– Но я люблю и хип-хоп восьмидесятых, – снова вылез Мартин и начал перечислять: – De La Soul, A Tribe Called Quest, PE, NWA, KRS-One…

– А из современных? – поинтересовалась Камилла. Скользнув взглядом по ее бюсту, он посмотрел ей в глаза.

– Пожалуй, нет. Во всяком случае, из тех, о которых ты слыхала.

– Очень может быть. Я все-таки из Франции. У нас там музыки нет. Абсолютно. – Ее мягкий сарказм остался незамеченным; возможно, Мартин ее просто не расслышал, но мне ее ирония понравилась.

– Ладно, – сказал Мартин. – А ты чем увлекаешься?

– Мои вкусы, пожалуй, эклектичны. Бейонсе. Леонард Коэн. Джонни Кэш. Боуи. Кое-что из Жака Бреля. Но мой любимый на все времена альбом – «Триллер». А «Билли Джин» – лучшая из всех попсовых песен.

– «Билли Джин»? – переспросил я. – Замечательная песня!

Мартин повернулся ко мне:

– А ты увлекаешься музыкой?

– Немножко.

Он вытаращил глаза в ожидании продолжения.

– Вы на чем-нибудь играете? В смысле, на каком-нибудь музыкальном инструменте? – спросила Камилла, чуточку нахмурив брови, как будто этот вопрос имел для нее более серьезное, чем могло показаться, значение.

Я пожал плечами. Проще всего было бы солгать, но неожиданно для себя я выпалил:

– Немножко на гитаре, немножко на фортепиано…

– На фортепиано? – Глаза у нее распахнулись еще шире.

Сара, учительница физкультуры, одетая в просторную рубашку Валлийского союза регбистов, ткнула пальцем в угол зала.

– А у них тут, между прочим, есть пианино. Посетителям разрешается на нем играть.

Я тупо смотрел на пианино. Я так старался выглядеть однодневкой, что, войдя в паб, даже не заметил инструмента.

– Ну да, чего не побренчать? – собирая со стола стаканы, бросил бармен, долговязый парень с жидкой бороденкой, на вид лет двадцати с небольшим.

Я запаниковал, как наркоман, который старается соскочить с иглы, а ему силой навязывают зелье.

– Нет-нет, мне и так хорошо.

Мартин видел, что вопрос Камиллы меня смутил, но продолжал гнуть свое:

– Брось, Том, чего ты! В прошлый четверг я побренчал. Теперь ты давай.

Камилла смотрела на меня сочувственно:

– Вам вовсе не обязательно играть. Это же не ритуал посвящения. Не хотите, не надо.

– Пожалуй, сыграю, – услышал я собственный голос. – Давненько не играл.

Я не хотел, чтобы она меня жалела; наверно, поэтому я встал и пошел к поцарапанному, видавшему виды пианино, мимо единственных, кроме нас, посетителей: троих седовласых друзей, с извечной немой стариковской тоской уставившихся на свои полупустые кружки горького эля.

Я сел на табурет, и в зале стало тихо. Если не считать пренебрежительного фырканья Мартина.

Я поглядел на клавиши. Я не садился за инструмент с той поры, как покинул Париж. Всерьез – ни разу. А сто лет назад музицировать было для меня самой большой радостью. По сравнению с гитарой в фортепиано есть что-то особенное. Оно требует от тебя большей самоотдачи. Большего переживания.

Что же мне сыграть? Ума не приложу.

Я засучил рукава.