Мэтт Хейг - Как остановить время

– Пять дней в неделю.

– На скольких инструментах ты теперь умеешь играть?

– Примерно на тридцати.

– Впечатляет.

– Не особенно. Большую часть из них больше никто не слушает. Попробуй сыграть Гершвина на лютне.

– Да уж. – Хендрик доел свою рыбу. И без тени улыбки уставился на меня: – Ты убийца, Том. Если бы не защита Общества, ты сейчас оказался бы в незавидном положении. Тебе без нас не обойтись. Но я вовсе не желаю, Том, чтобы ты оставался членом Общества лишь по необходимости… Я услышал тебя, я услышал. Да. Я никогда не забуду, сколько народу ты привел в Общество, и тем спас. Итак, отныне я буду внимательнее к твоим нуждам. Я собираюсь задействовать дополнительные ресурсы для поисков Мэрион. У нас появились новые люди. В Лондоне. В Нью-Йорке. Один человек в Шотландии. Другой в Вене. Я поручу им поиски. И разумеется, профинансирую их. Я буду к тебе прислушиваться. Буду всячески помогать тебе, Том. Я желаю тебе только добра. Я хочу, чтобы ты не только нашел Мэрион, но и обрел то будущее, к которому так стремишься…

В зал вошли четверо мужчин, и их сразу провели к столику. У одного из них было самое известное на Земле лицо. Это был Чарли Чаплин. Он остановился возле столика Лилиан Гиш и заговорил с ней; время от времени его спокойное лицо озаряла мимолетная нервная улыбка. Она мило смеялась. Мне довелось дышать одним воздухом с Шекспиром, а теперь я дышал одним воздухом с Чаплином. На что же мне жаловаться?

– Мы – невидимые нити истории, – словно прочитав мои мысли, произнес Хендрик.

Чаплин заметил, что мы на него смотрим, и приветственно приподнял невидимый котелок.

– Вот видишь. Я же тебе говорил. Он обожает этот ресторан. Должно быть, из-за здешнего супа. Итак, чем ты хочешь заниматься в новой жизни?

Весь ресторан таращился на Чаплина, и я поймал себя на мысли: большего кошмара и представить себе нельзя. Затем я перевел глаза на пианиста: в белом смокинге, он, закрыв глаза, нота за нотой, такт за тактом, уносился куда-то в неведомую даль.

– Вот , – сказал я, мотнув головой в сторону пианиста. – Вот чем я хочу заниматься.

– Почему Лиге Наций не удалось предотвратить вторжение Муссолини в Абиссинию?

Амина в футболке с надписью «Гордая Снежинка» сидела в первом ряду, с карандашом в руке. Лицо серьезное, внимательное, брови нахмурены.

Урок был посвящен причинам Второй мировой войны. Я излагал ход событий 1930-х годов, вплоть до 1939-го: рассказывал о захвате в 1935 году Италией Абиссинии (ныне Эфиопия), о приходе к власти Гитлера в 1933-м, о Гражданской войне в Испании, о Великой депрессии.

– Предпринимались некоторые попытки вмешаться в происходящее, но им не хватало решимости. В основном дело свелось к экономическим санкциям. Проблема в том, что тогда почти никто толком не понимал, с каким явлением столкнулся мир. Обычно любое историческое событие рассматривается с двух ракурсов. Мы смотрим вперед, в перспективу, и назад, к его истокам. А в реальном времени существует лишь один ракурс. Вот и тогда никто понятия не имел, куда ведет фашизм.

Урок шел своим чередом. Мигрень не слишком мне досаждала – думаю, помогло примирение с Камиллой; впрочем, возможно, именно поэтому я вел урок на автомате, не особенно вникая в то, что говорю.

– Новость о захвате Абиссинии знаменовала собой поворотный момент. До людей дошло, что происходит что-то неладное. Не только в Германии, но и в Италии. Рушился весь мировой порядок. Помню, в тот день, когда Муссолини объявил о своей победе, я читал газету и…

Черт!

Я замолчал.

Только в этот миг я осознал, что сказал. Вострушка Амина уловила мой промах: – Можно подумать, вы сами там были.

Два-три одноклассника согласно закивали.

– Ну что вы. Разумеется, я там не был, хотя у меня такое ощущение, что был. Таково свойство истории. Ты как бы проживаешь ее заново. Это настоящее, но другое …

Амина скорчила веселую рожицу.

Я продолжил урок в надежде, что сумею замести следы. Я совершил пустяковую ошибку, но… До сих пор со мной такого не случалось.

В перерыве я увидел в коридоре Камиллу. Прислонившись к стене, неумело (на мой взгляд, в чрезвычайно яркой фовистской манере, характерной для конца девятнадцатоно века) размалеванной фавелами Рио, она болтала с Мартином.

С безнадежным, как выражалась Дафна, учителем музыки, одетым в черные джинсы и черную футболку. Он носил бороду и длинные, намного длиннее, чем у среднестатистического учителя-мужчины, волосы. Я понятия не имел, о чем они говорят, но ему удалось рассмешить Камиллу. Меня почему-то охватило беспокойство.