Мэтт Хейг - Как остановить время

Мартин заметил меня первым и глупо, словно мой вид его позабавил, ухмыльнулся:

– Привет, Тим. Ты что, заблудился? Или тебе забыли выдать карту?

– Я – Том, – поправил его я.

– Что-что?

– Меня зовут Том. Не Тим, а Том.

– Ладно, приятель. Слегка ошибся.

Камилла одарила меня улыбкой.

– Как прошел урок? – осведомилась она и пристально, словно сыщик, на меня посмотрела. Но даже улыбающийся сыщик остается сыщиком.

– Отлично, – ответил я.

– Знаете, Том, по вторникам мы ходим в паб «Кучер и лошади» пропустить по стаканчику. Встречаемся в семь. Я, Мартин, Айшем, Сара… Пойдемте с нами. Пригласи его, Мартин.

Мартин пожал плечами:

– Вольному воля. А то давай, примешь на грудь.

Разумеется, подобное приглашение подразумевало лишь один ответ: нет. Но, бросив взгляд на Камиллу, я неожиданно для себя сказал:

– Хорошо, договорились. В семь часов, «Кучер и лошади». Звучит заманчиво.

Я переезжал с места на место, время от времени устремляясь вперед, словно бросающая вызов силе земного тяготения стрела.

Жизнь меж тем налаживалась.

Плечо мое зажило.

Я вернулся в Лондон. В Лондоне Хендрик устроил меня в гостиницу пианистом. Жилось мне неплохо. Я пил коктейли и флиртовал с элегантными дамами в расшитых бисером вечерних платьях, а по ночам танцевал под ритмы джаза в компании плейбоев и юных сумасбродок. Лучшего я и вообразить не мог; дружеские или романтические отношения вспыхивали в один миг и так же мгновенно гасли в залитых джином кутежах. Ревущие двадцатые – так их теперь называют, верно? По сравнению с прежними временами они и впрямь ревели. Конечно, Лондон и раньше переживал шумные десятилетия: например бушующие 1630-е или развеселые 1750-е, но все же это было не то. Впервые за всю историю Лондона в нем появился постоянный звуковой фон, причем искусственного происхождения. Рычание автомобильных моторов, льющаяся из кинотеатров музыка, трескотня радиотрансляций и звуки человеческой речи сливались в общий шум.

То была эпоха звука, и профессия музыканта неожиданно приобрела особое значение. Музыкант вдруг стал повелителем мира. Посреди безумной какофонии современной жизни умение создавать и исполнять музыку, извлекая из шума смысл, могло на короткое время превратить вас в богоподобное существо. В творца. В созидателя порядка. В утешителя.

Поначалу новая роль мне нравилась. Отныне я был Дэниелом Ханивелом, уроженцем Лондона, после Великой войны вынужденным бренчать на рояле, развлекая богачей-туристов и эмигрантов, путешествующих на трансатлантических лайнерах. Постепенно, однако, меланхолия брала свое. В то время мне казалось, что это очередное проявление привычной бесплодной тоски по давным-давно умершей женщине. Впрочем, меланхолия была вполне созвучна эпохе.

Я жаждал деятельности. Мне надоело жить для себя одного. Захотелось сделать что-то для человечества. Я же, в конце концов, человек, и мне знакомо сочувствие, причем не только к тем, на кого пало проклятие – или дар – сверхдолголетия. Когда я заговорил об этом с Агнес, она сказала, что у меня «комплекс долгожителя». Незадолго до завершения восьмилетнего срока моего пребывания в Лондоне она приехала со мной повидаться. Она тогда жила на Монмартре и привезла с собой массу историй. Общаться с ней, как и прежде, было одно удовольствие.

– Меня томит тяжелое предчувствие, – пожаловался я; мы валялись на постели в моей квартире в Мейфэре и курили; ноги Агнес лежали у меня животе. – Меня мучают кошмары.

– Ты читал мистера Фрейда?

– Нет.

– Ну и не читай, а то станет еще хуже. Мы себя не контролируем, это ясно. Нами управляет подсознание. Докопаться до наших истинных мотивов можно только через анализ снов. Фрейд считает, что большинство людей вовсе не жаждут свободы. Ведь свобода подразумевает ответственность, а большинство людей боится ответственности.

– Думаю, что Фрейду не приходится каждые восемь лет полностью менять свою личность, причем этим перевоплощениям нет конца.

Потом мы занялись делом; Агнес называла его «приключением». Мы отправились выполнять поручение Хендрика, который прислал нам телеграмму. Выполнять его следовало вдвоем. Мы поехали на машине в Йоркшир. В унылой деревенской глуши, в мрачной готической лечебнице для душевнобольных «Хай Ройдс», содержалась женщина; ее упрятали в психушку после того, как она рассказала окружающим о своем особом состоянии. Мы умыкнули ее из больничного парка. Агнес пришлось прижимать пропитанный хлороформом носовой платок поочередно к физиономиям трех сотрудников клиники, а потом проделать то же самое с Флорой Браун – несчастная страшно перепугалась, увидев перед собой двух незнакомцев с замотанными шарфами лицами.