Роуз панически боялась всего, что могло навредить крошке Мэрион (а она действительно была крошечной ). Она, например, выходила из себя, стоило мне невзначай почесать в затылке.
– Это гадкая привычка, Том. Она может из-за нее заболеть!
– Да ничего с ней не будет.
– Перестань чесаться, Том. Прекрати, и все тут. И рыгать возле нее тоже не смей.
– Я и не помню, чтобы рыгал возле нее.
– И обязательно вытирай губы, если выпьешь эля. И не шуми, когда являешься домой среди ночи. Ты ее будишь.
– Прости, пожалуйста.
Иногда, когда Мэрион спала, Роуз ни с того ни с сего ударялась в слезы и просила меня подержать дочку; я повиновался. Частенько, отыграв целую ночь на лютне, я возвращался домой и с порога слышал ее рыдания.
Впрочем, не знаю, зачем я так подробно все это описываю. Подобная жизнь длилась всего лишь несколько месяцев. К концу лета Роуз снова стала прежней. Думаю, что я перебираю все эти детали потому, что они усугубляют мою вину. В глубине души я всегда понимал, что главным источником ее тревог был я сам. Из нас двоих сильным звеном всегда была Роуз: именно ей первой приходили в голову неожиданные идеи, она всегда лучше знала, что предпринять для нашего общего блага. Она вышла за меня замуж – вопреки всему, что ей обо мне известно, – потому, что чувствовала себя сильной.
Но стоило ей захандрить, как ее начинали одолевать сомнения. Даже если Мэрион благополучно переживет и младенчество, и детство, что будет с ней потом, когда она станет выглядеть старше собственного отца? Мы оба понимали, что на этот вопрос у нас нет ответа.
У меня был еще один повод для беспокойства. Если Роуз волновалась, что Мэрион умрет или повзрослеет раньше меня, я не меньше боялся как раз того, что она не повзрослеет. Вдруг она унаследует мою особенность? Вдруг в тринадцать лет перестанет расти? Я опасался за Мэрион потому, что слишком хорошо знал: у женщины нет иного способа доказать свою невиновность, как погибнуть на речном дне.
Я не спал ночи напролет, сколько бы эля ни выпил (и доза росла с каждым днем). Мысли о Мэннинге неотступно преследовали меня: наверно, он все еще жив и, скорее всего, обитает в Лондоне. Хотя мы ни разу с ним не сталкивались, я часто ощущал его присутствие. Иногда мне чудилось, что он где-то рядом, будто его злобный дух затаился в сумеречных тенях, в выгребных ямах или в единственной стрелке церковных часов.
Суеверия множились с каждым днем. Людям нравится представлять себе человеческую жизнь в виде плавной кривой, без особых извивов устремленной вверх – к просвещению, знаниям и толерантности; но, признаюсь, мне ни разу не довелось убедиться, что это именно так. Ни в нынешнем столетии, ни в том, которое я сейчас описываю. По восшествии на трон короля Якова суеверия расцвели пышным цветом. Король Яков, который не только написал «Демонологию», но и потребовал от переводчиков-пуритан «осовременить» Библию, немало способствовал разжиганию нетерпимости.
История учит, что невежество и суеверия способны пустить корни в сознании едва ли не каждого человека. И зародившееся в голове сомнение может очень быстро воплотиться в реальный поступок.
Словом, наши страхи росли. Как-то вечером в «Кабаньей голове» несколько посетителей обвинили своего товарища в поклонении дьяволу, и тут же завязалась драка. В другой раз я разговорился с мясником, который поведал мне, что отказался брать свинину у одного фермера, поскольку был уверен, что его свиньи – это «духи тьмы» и их мясо может растлить душу. Никаких доказательств у него не было, а мне вспомнился случай в Суффолке, когда местные жители судили, признали демоном и сожгли на костре свинью.
По понятным причинам мы не ходили в «Глобус» на «Макбета». Эта пьеса о политиках и сверхъестественных злых силах стала тогда самой популярной не случайно – повсюду только о ней и толковали. Любопытно, проявил бы сегодня Шекспир ко мне ту же доброту? Может, в нынешней обстановке он бы одобрил смерть Генри Хеммингса? Были у меня и более конкретные опасения.
В конце нашей улицы стали замечать хорошо одетого человека, который громко, с выражением, зачитывал диалоги из «Демонологии» и отрывки из Библии короля Якова. К тому времени, как Мэрион исполнилось четыре года, даже наши добрейшие соседи, Эзикиель и Холвис, косились на меня с подозрением. Возможно, они заметили, что я с годами не меняюсь, возможно, разница в возрасте между Роуз и мной стала бросаться в глаза. Роуз выглядела старше меня лет на десять.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу