Мэтт Хейг - Как остановить время

Мэннинга мы больше не видели ни разу, но его имя я слышал частенько. Однажды на улице ко мне подошла совершенно незнакомая женщина и ткнула меня пальцем в грудь.

– Мистер Мэннинг мне про тебя говорил. Он всем про тебя рассказал… Слыхала, у тебя дочка растет. Надо было удавить ее, как только родилась. На всякий случай…

В другой раз, когда Роуз без меня гуляла с Мэрион, ее оплевали на улице за то, что она живет с «колдуном».

Чем старше становилась Мэрион, тем лучше она понимала, что происходит. Она была девочка умная и чуткая. В ее душе поселилась затаенная печаль. После того случая она разрыдалась. А когда мы с Роуз шепотом обсуждали наши невзгоды, она замирала, точно мышка.

Ради нее мы стали постепенно менять наш образ жизни. Старались больше не появляться вместе на людях. Стремились избегать ненужных вопросов. Нам это удавалось.

Поскольку Мэрион была незнатного происхождения, в школу она, как и другие девочки, не ходила. Но мы считали, что она обязательно должна научиться читать – это расширит ее кругозор и поможет укрыться от окружающей действительности. В то время умение читать оставалось редкостью, но я им владел. Меня растила мать, знавшая грамоту (пусть и французскую), и потому меня ничуть не пугала мысль о том, что девочку можно научить читать.

Мэрион оказалась проницательной и очень любознательной ученицей. Книг у нас было всего две, но она их обожала. В шесть лет уже прочитала «Королеву фей» Эдмунда Спенсера, в восемь – цитировала Мишеля Монтеня; сборник его эссе в английском переводе я когда-то давно купил в Саутуарке на ярмарке, работавшей по средам. Книга была подпорчена – страницы отклеились от переплета – и обошлась мне всего в два пенса. Увидев, к примеру, как Роуз касается моей руки, Мэрион могла заметить:

– Если счастливое супружество и впрямь существует, то лишь потому, что более походит на дружбу, чем на любовь.

Когда ее спрашивали, отчего она загрустила, частенько отвечала:

– В моей жизни было много страшных несчастий, большая часть которых так и не случилась.

– Монтень?

Она едва заметно кивала головой и роняла:

– Я цитирую других лишь затем, чтобы точнее выразить свою мысль.

Я догадывался, что это тоже цитата.

Однажды она прочитала кое-что еще.

Она любила спозаранку выходить на улицу поиграть. Однажды утром – я разучивал на лютне новую балладу Джона Дауленда «Лейтесь, мои слезы» – она вошла в дом с таким видом, словно ее отхлестали по щекам.

– Милая, что стряслось?

Какое-то время она молчала. Потом глянула на меня исподлобья и не по-детски серьезно спросила:

– Отец, ты – Сатана?

– Только по утрам, – расхохотался я.

Ей явно было не до шуток, и я поспешно сказал:

– Нет, Мэрион. Почему ты спрашиваешь?

Она показала мне почему.

На нашей входной двери кто-то нацарапал: «Здесь живет Сатана». Я ужаснулся, увидев надпись, но больше всего меня угнетала мысль, что ее видела Мэрион.

Зато Роуз, прочитав надпись, сразу поняла, что нам надо делать.

– Мы должны уехать из Лондона.

– Но куда?

Для Роуз, видимо, это был вопрос второстепенный.

Она была непоколебима.

– Начнем все сначала, – твердо сказала она.

– Что начнем?

Она указала на лютню, лежавшую у двери.

– Музыку любят везде, не только тут.

Я перевел взгляд на лютню. Посреди узорной деревянной резьбы темнели маленькие отверстия. И, смешно сказать, мне вдруг представился целый угнездившийся в ней мир. В глубинах ее раковины. Там, уменьшившись до миниатюрных размеров и невидимые для окружающих, мы могли бы жить-поживать, никого не страшась.

Я принес лютню своим девятиклассникам. Придерживая, поставил на учительский стол.

– Ее смастерили вручную во Франции более четырехсот лет назад. По сравнению с лютнями английской работы того же времени у нее более сложный узор.

– Значит, так в старину выглядели гитары? – удивилась Даниэль.

– Строго говоря, лютня – это не гитара. Они, конечно, близкие родственники, но звук у лютни мягче. Посмотрите на форму: она напоминает слезу. Обратите внимание на глубину корпуса. На деку. Ее еще называют раковиной. Струны сделаны из бараньих кишок. Отсюда такая редкостная чистота звучания.

Даниэль брезгливо поморщилась.

– В старину это был главный инструмент. Клавишные и электрогитара в одном флаконе. Лютня была даже у королевы. Но играть для ублажения публики считалось вульгарным. Это было занятие для низших сословий.