Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

– Это очень досадно, – сказала она, – но сульгина действительно нет. Возьмите белладонну с салолом.

Она говорила очень вежливо, хотя в глазах светилось насмешливое любопытство – ну-ка, поглядим, каков он, достойный гражданин, требующий уважения к своему поносу.

Но насмешка быстро погасла в ее глазах, потому что она сразу узнала меня, а я сразу узнал ее, и, по чести сказать, мне хотелось провалиться поглубже.

– Здравствуй, – сказала она, – как ты узнал, что я здесь работаю?

Она давала мне спасительный шанс, но я не мог им воспользоваться. К тому же подобный розыгрыш выглядел бы чересчур глупо.

– Я не знал, – сказал я. – Это счастливый случай.

Уже произнося эти слова, я понял, что и они звучат не умно.

– Тебя легко узнать, – сказала Оля. – Надо же, какая глупость, сульгина всегда больше, чем надо. Такие перебои случаются редко.

– Такой уж я везучий, – сказал я, опровергнув таким образом предыдущую фразу.

– Прими салол и постарайся сегодня не есть, – посоветовала она. – Где ты остановился?

Я ответил.

– Тем более, – сказала она. – Ресторанная еда всегда опасна.

Сколько раз рисовал я себе наше свидание после многолетней разлуки, но никогда и помыслить не мог, что при встрече мы будем с ней говорить на такие темы. Вдобавок я проявил себя как последний склочник.

– Ладно, – сказал я, – оставим это. Я очень рад, я тебя искал. Даже через справочное бюро.

– У меня другая фамилия, – сказала Оля.

Это я понял, как только ее увидел. В облике семейной женщины есть какая-то неуловимая черта, отличающая ее от холостячек, и в печали и в ее радости ощущается определенная стабильность. Впрочем, очень может быть, я заблуждаюсь.

– Тебя легко узнать, – повторила Оля.

Это была чистейшая ерунда. Я изменился – и не в лучшую сторону.

– Надо повидаться, – сказал я, почему-то понизив голос.

Девочка в колпачке о чем-то беседовала с кассиршей.

– Конечно, – сказала Оля, – хочешь завтра?

Да, я хотел. Именно завтра. Сегодня я был плохо приспособлен для свиданий.

– Ну так где? – спросила она. – Там же?

И неожиданно покраснела. В ее возрасте это было почти трогательно. Я и был бы тронут, но… увы – я мучительно вспоминал место наших встреч.

Кажется, она догадалась о моем затруднении.

– Помнишь парикмахерскую на углу Толстого и Крупской? Она еще стоит.

Теперь я вспомнил – да, там, разумеется, парикмахерская. Вспомнил я и самый угол, лотошницу с пирожками, вспомнил женщину-милиционера, дежурившую кварталом ниже. Она так привыкла ко мне, что однажды попросила у меня в долг два рубля.

– Как не помнить, – сказал я.

– В восемь, да? – спросила Оля.

Я кивнул и поцеловал ей руку. Она ободряюще качнула ресницами, я заглянул в ее бархатистые глаза, мне показалось, что они не так черны, как были.

– До завтра, – сказал я и пошел к выходу, стараясь сохранить достоинство.

Гостиница была совсем близко. Весь остаток дня я терпеливо голодал и питался салолом. К вечеру мне полегчало.

Если бы я был моложе, я с превеликим воодушевлением сказал бы похвальное слово Свиданию. Я бы рассказал, как еще утром, просыпаясь, ты ощущаешь нечто необычное вокруг себя. Будни расступились, возникает предчувствие чуда. С этой минуты весь длинный, бесконечно длинный день звучит как увертюра к твоей вечерней опере. И, как во всякой увертюре, в этой тоже проходят, исчезают и вновь появляются темы, которым еще предстоит развиться. Покамест они вспыхивают как обещания, как предвестья, – вечером они разольются во всю ширь. Ты всласть познаешь томительную радость ожидания. Чем зрелей ты становишься, тем лучше ты знаешь: не надо подгонять часов. Пей эти секунды, каплю за каплей, они ни с чем не сравнимы. Должен сказать, это была одна из первых истин, которые я постиг, но дело тут вовсе не в раннем развитии. Говоря сегодняшним языком, я был плохо запрограммирован. Дурные гены бродили в моей крови, далекие предки задумали меня как неудачника. Готовясь идти на свидание, я уже думал, как буду с него возвращаться, меня не столько обжигала мысль о радости, которая ждет, сколько горькая догадка, что через два-три часа все будет уже позади. И потому я старался не сетовать, что время движется слишком неторопливо.

С каким чувством превосходства я смотрел на всех прочих смертных! Что ждало их вечером? Домашнее чаепитие. В лучшем случае киносеанс или плохой спектакль. Между тем мне предстоял полет в стратосферу. То и дело возникало предо мной ее лицо, ее глаза, ее руки, и моя жадная мысль творила чудеса, и скромное милое существо умеренных достоинств – машинистка или студентка – наделялось такой пленительной прелестью, таким всемогуществом, о котором, должно быть, и не мечтало. Мудрено ли, что вечный осадок тлел в моей душе после того, как мы расставались.