Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Всякая внешняя взрывная ситуация рождалась при временном совпадении полярных периодов разнородных эпох, тогда как внутри самой эпохи взрыв возникал на рубеже, отделяющем один период от другого. Этим пограничным зонам Иван Мартынович вообще отводил чрезвычайную роль, рассматривая их отнюдь не как безвременье, но как наиболее созидательно насыщенную пору развития.

У него был свой взгляд как на стабильный, так и на активный периоды – в первом он усматривал зарождение, а во втором – игру разрушительных элементов. (Я обнаружил в его записях два симптоматичных упоминания: «Марксова “демоническая сила” и Миллева “conglomerated mediocrity”»). Вообще он с почти болезненной чуткостью фиксировал в стабильности первые побеги застоя, а в застойности – разрыхление почвы, предшествующее землетрясению.

Тем большее определительное значение приобретала пограничная зона, наделенная, по его терминологии, способностью отклика. Этот отклик был следствием – предтечей двух побудительных посылов: напутствия, которым прощалось завершенное время, и призыва, доносившегося из зарождающегося будущего. Сила отклика и определяла плодоносную ценность пограничной зоны, которая как бы включала в себя последний отрезок уходящей эпохи и начало пришедшей ей на смену, причем созидательная энергия зоны обеспечивалась взаимодействием наиболее устойчивых элементов завершенного времени и наиболее потенциальных – нового.

Около четырех часов дня я решил прерваться. Я прочел слишком много и, надо сказать, бессистемно. Мой череп гудел. Сперанский, Николай, Никита Муравьев, поляки, русские, горцы – все смешалось в моей голове. Личность Ивана Мартыновича нисколько не прояснилась, она стала еще более странной и непонятной. Что все-таки мечтал понять и что понял этот, по всей видимости, страстный человек? До чего он доискивался, что хотел решить?

Кроме всего прочего, я отвратительно себя чувствовал. Боль моя перестала быть зыбкой и смутной, она повергла меня в полную меланхолию своей вульгарной определенностью. Да, как это ни тривиально, у меня болел живот.

Я встал из-за стола, собрал папки и покинул жилище Нины Константиновны. Оно было слишком одухотворенным, слишком опоэтизированным этой прелестной дамой, чтоб я мог оставаться в нем в таком состоянии. С шумом захлопнул я дверь и поплелся в свою новую гостиницу, в свой номер с ванной и туалетом. Мне повезло, мимо ехала свободная машина с шахматным пояском.

Она и доставила меня прямо к аптеке, я расплатился с шофером в ворсистой кепке, с неистребимым южным шиком заломленной на его узком черепе, и вошел в храм фармакологии, где утопающему предлагалась соломинка. В аптеке было пусто, за витриной-стойкой сидела милая девушка в белом халатике и колпачке. Она читала книжку. Просить у такой девицы сульгин – не слишком приятное дело, и от этого мое настроение еще больше испортилось.

Однако мне нужны были эти волшебные кругляшки, укрепляющие плоть и дух, и я их потребовал подчеркнуто жестким тоном. Прелестное дитя оторвалось от печатного слова и невольно вздохнуло. Переход от романа к сульгину был слишком резок. Девушка грустно оглядела свою витринку и, пройдясь вдоль нее походкой вдовствующей королевы, начала крутить установку с ящичками. Эти насупившиеся бровки, обиженные надутые губки могли бы тронуть и менее отзывчивое сердце, чем мое, но сейчас во мне росло глухое раздражение. Она в последний раз пошарила в своих закромах и виновато улыбнулась.

– Нет, – сказала она, – зайдите завтра.

– Что значит – нет? – спросил я противным скрипучим голосом. – Что значит – завтра?

– Ну что же я могу сделать, если кончилось и не завезли? – пропела девушка, тоскливо поглядывая на свою книжечку.

Она действительно ничего не могла сделать, но от боли и злости я терял самообладание и юмор.

– Позовите заведующего, – сказал я голосом опытного кляузника.

Я ждал его, прислонясь животом к барьеру, так было чуть легче. Я отлично знал, кого я сейчас увижу. Иди сюда, мерзавец в золотых очках, иди, пухлый лысый провизор, что-то беспрерывно жующий, я помню тебя с детства, помню твое ледяное спокойствие, твое отвратительное величие. Правда, то было давно, и аптека была другой, поменьше, но я-то знал, что ты бессмертен. При таком равнодушии живут вечно. Иди сюда, убийца в белом халате, я уже не мальчик, зависевший от твоего царского настроения, иди, сейчас мы поговорим!

Дверь открылась, вышла оскорбленная девушка, которая, видимо, еще за дверью начала обиженно пожимать плечами, за ней шла женщина средних лет, среднего роста, женщина, начинающая полнеть.