Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

– Я могу идти? – с отчаянием глядя на часы, спросил Хоботов.

– Подождите секундочку, – остановила его Алевтина. – Маргарита Павловна и Савва Игнатьевич! Поздравляю вас с законным браком. Объявляю вас мужем и женой.

– Поздравляю. Всех благ. – Хоботов на ходу толкнул Костика, Савву и исчез в дверях.

– Музыка, марш! – крикнул Костик.

И старый добрый Мендельсон грянул на полную мощность. И на миг померещилась нескончаемая процессия – девушки в длинных подвенечных платьях, все белоснежные как одна, и неестественно серьезные женихи в консервативных черных костюмах.

Они печатали шаг – чета за четой – навстречу светлому или не слишком светлому, таинственному, тревожному будущему, и свадебный марш гремел им вслед.

А на углу Зубовского томилась Людочка. Она в ужасе смотрела на проносившиеся машины, и картины, одна страшней другой, мелькали перед ее мысленным взором.

Савва и Маргарита торжественно покидали соединившее их здание, Костик почтительно припал устами к руке Алевтины, – тихо, почти неразличимо звучал теперь свадебный марш, слышный лишь для него одного.

Так было и в тот далекий апрельский день. В чахлом дворике, примыкавшем к дому близ Покровских ворот, в дворике, с тремя деревцами, со скупой неуверенной городской травкой, в закатный час, можно было увидеть трех мужчин.

Костик подтягивался на самодельном турничке, Савва в фартуке припаивал ручку к кастрюльке, Хоботов нервно ходил из угла в угол. Дворик был крохотный, плотно зажатый стенами ближних домов, – разгуляться Хоботову было негде. На скамеечке, глазея на Костикины кульбиты, степенно переговаривались трое соседок.

Савва сказал между делом:

– Помню, ко мне пришла одна женщина, просит выгравировать на часах: «Спасибо за сладостные секунды».

С высоты турника Костик спросил:

– Артисту?

– Нет.

Хоботов предположил:

– Писателю.

Савва, довольно улыбаясь, сказал:

– Мужу. Сладостные секунды. Да-а…

– Конечно, тебе, как молодожену, такие истории утешительны, – рассудительно протянул Костик.

– Я еще на спортивных кубках гравировал имена чемпионов, – с достоинством сообщил Савва.

– Гравировать имена победителей – работа, требующая самоотречения, – меланхолично заметил Хоботов.

– Это упадочничество, – напомнил Костик.

– Это жизнь, – горько вздохнул Хоботов. – Один завоевывает медаль, другой же пишет на ней его имя.

– Не знаю, как самоотречения, а тонкости эта работа не требует. Она выполняется спицштихелем.

– Вот вам здоровый взгляд на предмет, – одобрительно улыбнулся Костик.

– Вот мой дружок на Монетном дворе делал правительственные награды, – сказал ободренный поддержкой Савва. – Вы только представьте, все их носят, а штамп этот сделал один гравер.

– Столько лет выпускать ордена, – с усмешкой проговорил Хоботов, – от этого можно стать философом.

– Он мастер. Высшей квалификации, – вступился за товарища Савва.

Костик опять его поддержал:

– Правильно. Мастера не мудрствуют.

Хоботов воскликнул запальчиво:

– А могильщики в «Гамлете»?

– Ремесленники, – решительно отрубил Костик.

Хоботов ничего не ответил. Савва Игнатьевич усердно паял. Потом сообщил своим собеседникам:

– Сегодня мы с Маргаритой Павловной идем к строителям. Говорят, будем въезжать через две недели.

Костик соскочил с турника и сказал патетически:

– Бывают периоды, твой знакомый становится опознавательным знаком эпохи.

Хоботов несколько удивился такой неожиданной сентенции.

– Что вы имеете в виду?

Костик пояснил свою мысль:

– Савва выражает собой процесс исторического значения.

– Какой же? – заинтересовался Савва.

– А глобальный исход москвичей из общих ульев в личные гнезда, – сказал Костик.

На третьем этаже распахнулось окно и появилась Маргарита.

– Вот что, друзья мои, – не пора ли прикрыть этот клуб? – спросила она.