Карлос Сафон - Лабиринт призраков

Узнав, что Давида Мартина поместили в тюрьму Модело, Вальс ходатайствовал о его переводе в крепость Монтжуик и не успокоился, пока не увидел за решеткой одной из своих камер. У моего мужа Хуана был знакомый адвокат, постоянный покупатель нашего книжного магазина, молодой человек Фернандо Брианс. Я отправилась к нему на консультацию, чтобы узнать, можно ли что-нибудь сделать и помочь Давиду. У нас с мужем почти не было сбережений, и Брианс – хороший человек, ставший мне надежным другом в то нелегкое время, – согласился работать бесплатно. Брианс располагал кое-какими связями в крепости Монтжуик, в частности он нередко обращался за сведениями к одному из тюремщиков. Удалось выяснить, что Вальс сделал определенную ставку на Давида. Вальс читал его романы и, хотя не уставал обзывать “худшим писателем в мире”, попытался заставить Давида вместо него написать или переделать рукопись, которую намеревался издать под своим именем. Вальс надеялся прославиться как писатель, употребив свое новое положение и влияние в государственной системе. Могу представить, что́ ответил ему Давид.

Брианс перепробовал все средства, однако Давиду предъявляли слишком тяжкие обвинения. Оставался единственный путь – воззвать к милосердию Вальса, чтобы с узником в крепости обращались помягче, не подвергая тем ужасам, о каких ходили легенды. Не послушав советов Брианса, я пришла на аудиенцию к Вальсу. Теперь понимаю, что совершила чудовищную ошибку. И совершив ее, я превратилась в предмет его вожделения, хотя произошло это лишь потому, что он увидел во мне собственность ненавистного Давида Мартина, которую тоже можно отнять.

Не отставая от других чиновников, занимавших сходные должности, Вальс быстро научился спекулировать на чувствах и страхах родственников арестантов, находившихся в его власти. Брианс не раз предупреждал меня. Хуан смотрел неодобрительно на визиты в крепость к Вальсу, догадываясь, что моя преданность Давиду и наши отношения выходят далеко за рамки обычной дружбы. “Подумай о сыне”, – говорил он. И Хуан был прав, но я вела себя эгоистично. Я не могла бросить Давида в том страшном месте, имея шанс помочь ему. О гордости речь уже не шла. Невозможно выжить в гражданскую войну, сохранив хотя бы толику гордости, достойную упоминания. Мое главное заблуждение состояло в том, что я неверно оценила намерения Вальса. Он не стремился ни обладать мной, ни унизить меня. Вальс хотел меня уничтожить, сообразив, что только так можно сломать Давида и причинить ему настоящую боль.

Моя простодушная настойчивость, с какой я упрашивала Вальса смилостивиться, обернулась против нас. Он оставался безразличен и глух к моим мольбам о снисхождении к пленнику, сколько бы я ни льстила, ни унижалась, ни притворялась, будто боюсь и уважаю его. Я лишь подбрасывала дрова в топку, разжигая огонь ненависти. Теперь вынуждена признать, что моя попытка помочь Давиду в результате погубила его.

Я поняла это слишком поздно. Вальсу надоела служба, затянувшееся ожидание славы, он сам себе надоел и скрашивал время фантазиями. В том числе вообразил, будто влюблен в меня. Мне хотелось верить, что Вальс способен проявить великодушие, если внушить ему, что его фантазии осуществимы. Но и я тоже ему наскучила. В отчаянии я пригрозила Вальсу разоблачением, пообещав рассказать всем о его бездарности и подлой сущности. Он посмеялся надо мной, решив наказать меня, чтобы ранить Давида, нанести ему сокрушительный удар.

Примерно полторы недели назад Вальс назначил мне встречу в кафе “Опера” на Рамбла. Я отправилась в кафе, никому не сказав ни слова, даже мужу. Была уверена, что мне предоставляется последний шанс. Однако я проиграла. Вечером почувствовала себя нехорошо. Под утро меня начало тошнить. В зеркале я увидела, что белки глаз у меня пожелтели, а на шее и груди ожерельем выступили пятна. На рассвете меня уже рвало кровью. А потом возникла боль, пронзительная боль, будто лезвие ножа вспарывало внутренности, и она только усиливалась. Меня лихорадило, и я была не в состоянии удержать в себе еду и питье. Волосы стали выпадать прядями. Мышцы тела напряглись, как канаты, исторгая у меня крик боли. Кровь сочилась сквозь кожу, из глаз, изо рта.

Врачи и больницы оказались бессильны помочь мне. Хуан думал, что я подхватила какую-то болезнь и есть надежда на выздоровление. Он не мог представить, что потеряет меня, а я не хотела смириться с мыслью, что оставлю их одних, его и Даниэля. Я подвела сына, поддавшись страстному желанию спасти того, кого считала самой большой любовью в своей жизни, и пренебрегая долгом.