Карлос Сафон - Лабиринт призраков

Висентет, храни его бог кондитеров, обожал меня. Бедняжка, он считал, что я самая красивая и чистая девушка во вселенной, смотрел на меня щенячьими глазами, когда я проходила мимо. Висентет мечтал о свадебном банкете в «Семи дверях» и путешествии новобрачных вдоль портовой набережной на борту прогулочного катера. Разумеется, я издевалась над ним, как могла. К несчастью всех Висентетов, которых на свете немало, сердце девушки подобно петардам на жарком летнем солнце. Бедный Висентет, как он страдал из-за меня! Мне говорили, что позднее он женился на троюродной сестре из Риполя. Девушку прочили в послушницы, и она была готова обвенчаться даже с памятником неизвестному солдату, только бы спастись от монастыря. Вместе они продолжают производить на свет младенцев и магдалинки. Меня Бог избавил от этой подобной участи.

Я продолжала упорствовать в своих заблуждениях и в результате, как и следовало ожидать, сделала то, чего отец боялся даже больше, чем переезда к нам бабушки Везувии. Убежденный, что книги оказывали пагубное влияние на мою мятущуюся натуру, отец терзался страшными предчувствиями, что я могу влюбиться в наисквернейшее создание в мире, существо самое вероломное, жестокое и злонамеренное, когда-либо ступавшее по земле. Главной целью в жизни изверга (не считая удовлетворения непомерного тщеславия) было приносить несчастье бедняжкам, совершившим роковую ошибку, полюбив его. И звалось гнусное чудовище писателем. Причем, заметьте, речь не шла о поэте. Эту разновидность бумагомарак отец относил к категории относительно безобидных мечтателей, кого можно убедить найти достойную работу в зеленной лавке и баловаться стишками лишь воскресными вечерами, после мессы. Нет, он имел в виду самого презренного из пишущей братии: прозаика, автора романов.

Единственный писатель из плоти и крови, обитавший в пределах досягаемости, был человеком, мягко говоря, со странностями. Я провела расследование и выяснила, что жил он в особняке на улице Флассадерс, по соседству с кондитерской семейства Висентет. Дом пользовался дурной славой. Как судачили местные старухи, агенты по недвижимости и ночной сторож Сопонсио (большой сплетник, собиравший все слухи в квартале), над домом довлело проклятие, а хозяин был малость не в себе. Звали писателя Давид Мартин.

Я никогда не встречала его. Поговаривали, будто он покидал дом только по вечерам и посещал места и заведения, не подходящие для молодых девушек и респектабельных людей. Меня все это не беспокоило, и я придумала, как устроить так, чтобы наши судьбы столкнулись на полном ходу, как поезда без машиниста. Давид Мартин, единственный живой прозаик в радиусе пяти улиц от моего дома, пока пребывал в неведении, но скоро его жизнь должна была измениться. К лучшему, разумеется. Небеса или преисподняя собирались послать ему именно то, в чем он нуждался, чтобы исправить его непутевую жизнь: ученицу, прекрасную Исабеллу.

Повесть о том, как мне удалось стать ученицей Давида Мартина, весьма длинная и запутанная. Зная его, я не удивилась бы, если бы сам Давид в каком-нибудь романе собственноручно описал эту историю, где моя роль наверняка выведена без намека на героику и романтизм. Если говорить коротко, вопреки яростному сопротивлению Давида, я сумела проникнуть в дом, в его странную жизнь и сознание, само по себе являвшееся зачарованным замком. Возможно, так распорядилась судьба, или дело заключалась в том, что в сущности Давид Мартин был человеком с истерзанной душой и нуждался во мне намного больше, чем я в нем, сам того не понимая. “Заблудшие сердца, встретившиеся в полночь” – так я тогда написала в стихах, решив попрактиковаться в жанре мелодрамы. Новый наставник нашел их опасными для здоровья, объявив, что от подобного блюда может развиться диабет. Таков уж он был.

Мне не раз приходило в голову, что Давид Мартин стал моим первым настоящим другом после доньи Лорены. Он был почти вдвое старше, и порой мне казалось, будто до знакомства со мной Давид прожил сотню жизней. Но даже в те минуты, когда он избегал меня или мы ссорились из-за ерунды, я чувствовала в нем родственную душу, невольно подтверждая изречение “ад создал их, и заклятие соединило их”, как однажды в шутку выразился Давид. Подобно многим добросердечным людям, Давид предпочитал прятаться за броней цинизма и замкнутости, но, несмотря на колкости, которыми он меня осыпал (в чем я ему не уступала), и сколько бы он ни притворялся брутальным, в отношениях со мной всегда проявлял завидное терпение и великодушие.