Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Come Dio vuole! Alia peggio? На все воля божья. Не так ли?

Пипе нашел камень с выбоиной, похожий на кресло со спинкой. Всегда-то он отыщет себе местечко получше. С самого детства.

Теперь сидит, развалясь, и смотрит на друзей со снисходительной улыбкой и беспокойными мыслями, как на детей, которые, заигравшись, изорвали себе штаны. Четырнадцать человек. Молодость. Вернее, пора возмужания. Еще двое пошли добывать еду. Ему с ними забавно, им тоже.

Они отдыхают голодные. Спят на послеполуденном солнце, чинят одежду, чистят оружие. А некоторые, слишком чувствительные, ищутся. Умеют же насекомые устроиться, угнездиться в космах. Если постараться — прежде чем избавишься от вшей, выдерешь все волосы.

И Пипе нет-нет чувствует их под меховой шапкой. Все уговаривает себя, что они только щекочут, а не кусают. И не желает расчесывать себе кожу. Или притворяется? Ему не хочется, чтобы люди видели, как он занимается тем же, что и все.

Люди молчат. Голодны, как волки, грезящие об овцах, а взамен краюхи хлеба, что поделаешь, лишь мечты. Значит, голод не самое страшное, если можно наслаждаться мечтами, к тому же мечтами о будущем.

Чоле — часовой. Стоит на высоком утесе, отсюда ему виден серый каменный склон, голубоватая долина и белый Медовац. Высокий, могучий человек, плечи точно крылья, глаза вприщур. Опытный боец, всегда начеку, а со стороны кажется — он спит стоя.

— Они! — хрипло крикнул Чоле, изумленно глядя во все глаза.

Кто же ему не поверит!

Скорее в засаду! Гляди налево, гляди направо! Не оставляй следов! Прячься! В расселину! За скалу! В мгновение ока! Не суетись! Не шуми! Уйди в себя и в камень! Винтовку вперед! Гляди! Затаи дыхание!

Что там еще, подумал Пипе. Что случилось? Чоле улыбается: ничего себе учеба! Пусть не засиживаются. Прищурившись, смотрит вдаль и спокойно, с какой-то жуткой медлительностью, позевывая, пересчитывает воз яиц:

— Лука… Марко… и черный… зеленый! Ведут его!

Все выглянули. Сглотнули слюну. Переговариваются. Ну и Чоле!

У Пипе на кончике языка одно ругательство, другое, он что-то бормочет под нос и бежит к Чоле.

Чоле не мигнет, хотя внутри у него все дрожит от радости. Смотрит напряженно вниз. Но не может спрятать улыбки, блуждающей на губах и в карих глазах.

Пипе тоже поглядывает со скалы. Он видит Луку, Марко и с ними итальянского офицера. Они неторопливо, пошатываясь, как пьяные, идут по каменистой тропинке, а за ними — каменное море.

— Послушай, Чоле! — чуть слышно шепчет Пипе, а кадык у него так и ходит. — Какой смысл читать проповедь? Если нет хлеба, можно закусить и ругательством. В другой раз, милый, сперва кричи «Лука, Марко!», а потом уж «Они!».

— А вы что, успели попрятаться? — Чоле изображает удивление. В душе он радуется. И не отрывает глаз от путников.

Пипе старается держаться спокойно. Поднял голову и смотрит в небо. А кто-то еще говорит, что у Чоле душа мягче сыра. Только это рыхлый, водянистый сыр, его нарочно смочили, чтоб стал тяжелее.

Путники подошли метров на пять — десять ближе. Марко неуклюже переваливается и чуть клонится вбок, будто под ветром. Лука, как обычно, грызет соломинку. А офицер… офицер без шапки, с седой головой, словно кланяется, ступает с опаской, чтобы не ободрать сапог. Ну и потеха!

— Господи! — Чоле даже глаза вытаращил. — Шишка фашистская! Подполковник или даже полковник! Полковник! Как бог свят! — изумленно, с восхищением кричит он, не скрывая радости. И тут его взгляд прикипел к черным блестящим сапогам полковника. Словно увидел фейерверк в родной деревне. И еще в детстве на рыбалке так неотрывно он смотрел на луч фонаря, посасывая палец.

Он и не заметил, как все собрались вокруг него и Пипе.

Тут путники подошли. Марко и Лука — переполненные требующим признания высокомерием, и Колоннелло, запыхавшийся, выбившийся из сил.

Но на охотников никто не обращает внимания, все разглядывают дичь.

Перепуганный, седой, похожий на барана старик с пестрой бородкой, круглыми мигающими, как у клоуна, глазами и умоляющими гримасами. Губы у него дрожат, он пытается что-то пробормотать или приглушенно крикнуть — и почему-то всем кажется смешным и одновременно жалким, точно полоумный.

Но взгляд их строг, они смотрят вдаль и видят там свое страдание и решимость. Один только Чоле не отрывает глаз от сапог старика.

— Вот тебе, Пипе, браток, как на подносе, на гвантиере! — крикнул Лука, весело щурясь.

— Гвантиера, гвантиера, — обрадовался полковник. — Кто-нибудь говорит по-итальянски?