Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Где ты был так долго? — спросила бы я его, и мне сразу стало бы легче, ведь мы снова вместе.

Еще есть время, не надо спешить!

Разумеется, говорит Мариан и обнимает меня, погружая в летучее облако французских духов, которое много дней будет преследовать меня, куда бы я ни пошла.

Прощай, Мариан, счастливо! Ты приедешь на похороны?..

Мариан смешалась с толпой пассажиров. Ее серую пелерину ветер раздувал, будто флаг.

В одной руке она несла сумку, другой высоко подняла белый платок. И лицо ее, когда она смотрела назад, было бледным…

Конец, который неизбежен и который мы тем не менее воспринимаем как участь, могущую коснуться только других. Не нас и не наших близких. Пока нет. Еще не сегодня.

Это, разумеется, относится к нам, кому он так дорог. К нам, всем. Ко мне, для которой само сознание того, что он дышит, важно. Хотя с каждым днем мне все труднее выносить его неподвижность.

Неужели никак нельзя помочь? Неужели больше нет таких лекарств, уколов, препаратов, сама не знаю чего? Что-то нужно дать ему, оживить его мышцы, вырвать из оцепенения.

Доктор Боян молчит. Смотрит в окно, одну за другой курит сигареты.

А совсем недавно, вспоминаю я, доктор был такой разговорчивый, все шутил, и хорошее настроение передавалось даже ему. И он каждый день с нетерпением ждал Бонна, словно верил, что этот доктор сумеет его спасти.

Боян понимал, что его присутствие важнее любых лекарств, расставленных на ночном столике. И очень часто навещал нас. И каждый раз творил чудо воскрешения.

Доктор Боян опускался на стул, и у больного исчезала вялость, черты лица оживали, и он казался вполне здоровым человеком. Иногда он не мог произнести слово, другое, но ведь он был так взволнован, а может быть, сказывалось действие лекарства. Некоторые лекарства вызывают у него аллергию, он мне сам говорил.

А беседы с коллегой словно вливали в него силы.

Когда же наступил конец?

Он подкрадывался медленно, незаметно, день за днем. Все то время, пока я пыталась сохранить последние искорки сознания. Когда я бережно прикрывала чуть тлевший огонек, который освещал минувшее, куда мне столько раз удавалось проникнуть. Я пыталась удержать тонкие нити, ведущие в наше, в его минувшее, но они ускользали, обрывались. Я пыталась беречь то малое, что еще связывало нас, перерыла груду бумаг, чтобы быть с ним до конца. И часто мне это удавалось. Вот совсем недавно он увидел меня в образе матери.

Я быстро подошла к его изголовью, но он меня не замечал. Господи, бормотал он, как они обходятся без меня, я так долго болею! Потом повернул ко мне голову и пристально на меня посмотрел.

О, сказал он со слезами на глазах, мамочка моя!

И вот я уже принимаю облик той женщины, чья фотография в кожаной рамке всегда стояла у него на письменном столе. Я почти физически ощущаю, как изменяются черты моего лица.

Как приходилось выкручиваться, чтобы большая семья могла прожить от начала одного месяца до начала другого? Счастье еще, что у меня такой взрослый сын, на которого я могу положиться.

Я тебе буду помогать, не волнуйся! — убеждал он меня, пытаясь поймать мои руки.

Конечно, сынок, конечно, ты мне будешь помогать, ведь ты скоро выздоровеешь.

Выздоровею, вернусь домой и останусь с тобой. Буду приглядывать за ребятишками, колоть дрова — все буду делать. Ох, нет, ничего не выйдет, ничего!

Почему не выйдет? — пытаюсь я угадать.

Ты забыла, что Хеда тяжело больна? Дорога такая дальняя, ты не можешь к ней ехать одна…

Мы едем по Галиции, дремлющей под ласковым солнцем. Точно нет и в помине инфлюэнцы.

Страх сопровождает нас всю дорогу. Что с Хедой? Жива ли она?..

А если это произойдет уже завтра? Пять минут опоздания, и ты меня никогда не узнаешь и ни с кем не перепутаешь! В твоем взгляде будет только изумление, откуда взялась эта боль, и мольба об избавлении.

А если я приду к тебе в тот самый миг, когда ты будешь громко стонать от невыносимых мук? Жизнь — это напряжение и расслабление, череда вдохов и выдохов, а ты будешь лежать оцепенело, скрюченный жестокой судорогой. И будешь стонать.

Сестра-а-а, сестра-а-а! Позовите врача, пожалуйста, найдите его! Сделайте укол, вы видите…

Впрочем, кто знает, что обрушится на меня завтра. И завтра ли оборвутся твои путешествия в прошлое, когда я пойму, что тебе очень плохо. И у меня будет только одно желание — чтобы ты не мучился. Ибо нет ничего страшнее, чем быть свидетелем чужих страданий, когда уже ничем не можешь помочь.