Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

— Я слышал, этот генерал приехал сюда как специальный представитель короля… — упорно продолжал Лазар.

— Э, да не мели ты, Лазар, чтоб ему… — зло огрызнулся Стева, размахивая руками, точно отгоняя комара. — И что ты ко мне, черт бы тебя подрал, привязался с этим генералом?!

— Да так, спрашиваю… А неужели тебе все равно, зачем он приехал в Вену?

Стева фыркнул.

— Чтоб мне вообще никогда ничего о нем не слышать…

— А мне бы хотелось взглянуть на этого человека…

— Иди-ка ты вместе с ним к… Здесь ты, конечно, его не увидишь… Такие господа — клиенты «Униона»… — Вдруг лицо его помрачнело, а жилы на шее набрякли. — Ты глянь на этого кретина, лезет ей прямо под юбку!

Пока он, ощетинившись, ждал, чем кончится инцидент между Розали и мужчиной, который на четвереньках ползал по полу возле ее ног, Лазар, все так же, без малейшего интереса к происходящему, спокойно допил остаток своего пива и незаметно вышел из кафаны.

Розали в сопровождении Паулы и заспанного, хмурого и равнодушного кельнера обходила столы. Оба помогали ей разносить заказы. Клиенты попонятливей, убедившись, что на Розали им рассчитывать не приходится, довольствовались тем, что щипали Паулу за бедро. С полным подносом в руках она не могла ответить затрещиной. Но зато не отказывала себе в удовольствии визгливым голосом осадить нахала.

А игра продолжалась. Мужчины пожирали глазами Розали. Она же словно бы и не замечала их похотливых взглядов. Многим любезно улыбалась, но ничьих предложений не принимала, и было похоже, что сегодня все напрасно надеются. Пьяный, ползавший у ее ног, вдруг куда-то исчез. Он, оказывается, уселся под столом, чтобы при удобном случае заглянуть ей под юбку.

— Розали, если ты сегодня не чокнешься со мной, я сгорю, — обратился к ней посетитель с маленькой головой и огромными красными лопухами-ушами.

Она прошла мимо, не понимая вопля, вырвавшегося у него на сербском языке, однако его смешные уши развеселили ее. Она улыбнулась ему и бедром задела его по носу. Он сидел ошеломленный и онемевший от того, что такая ее милость предназначалась именно ему, и лелея надежду, а вдруг уже этой ночью он будет ее избранником.

Розали остановилась у стола, где сидели три брата Бешича. Двое старших — мужчины средних лет в дешевых костюмах из магазина готового платья. Они были очень похожи друг на друга, у обоих волосы черные, кудрявые и густые, даже морщины на нахмуренных лбах одинаковые. Третий был молодой, совсем мальчик. Внешне похожий на своих старших братьев, он хмурился, точно как они. Облокотившись на стол, он уставился в пеструю скатерть, чтобы не глядеть на Розали.

— Оставь нас в покое. У нас нет таких денег, — сказал ей один из старших, скребя грязным ногтем указательного пальца по краешку рюмки. Поймав взгляд брата, он понял, что сказал по-сербски, и, неуверенно подняв голову, повторил на плохом немецком: — Wir haben kein Geld…

Розали хлестнула его взглядом и упрямо взяла свою рюмку с подноса. Кафана на миг замерла, а затем в тихом ворчании выразила неудовольствие ее выбором.

Норовистых братьев Бешичей не любили завсегдатаи кафаны, хотя о них никто ничего не знал, разве только то, что прибыли они откуда-то с юга Сербии. О старших говорили, что они невезучие и нравные люди, ни с кем не уживаются и младшего таскают за собой, точно боятся, не отнял бы кто его у них. Четники долго их обхаживали и даже были уверены, что в один прекрасный день они встанут в их боевой строй. Однако вскоре прошел другой слух: братья Бешичи возвращаются на родину. Едут к коммунистам на поклон, за милостью. Главным виновником такого решения считали младшего. «Побоялись братья, как бы братишка от тоски не усох…» — сказал кто-то слишком громко, а братья на его слова ответили так, как все и ожидали: избили на глазах у всей кафаны. После того как болтуна выбросили на палубу баржи, самый старший Бешич обратился к Стеве-Мамузе, да так громко, чтобы вся кафана слышала его и уразумела, что его слова относятся ко всем присутствующим: «Слышал ты, газда Стева, что говорит этот свиной опанок? Или его не гложет тоска, что над чужим горем измывается? Знаем мы таких, из-за них мы тут и очутились! А если кто спросит, скажи, что братья Бешичи, Милисав и Живадин, такие, какие есть, и света белого невзвидит тот, кто тронет нашего Будимира!»

Стева и слова не проронил, только в душе молил бога, чтобы кто из гостей не услышал и не стал перечить Бешичу, а то, чего доброго, дойдет до потасовки, тогда уж всё начнут крошить. К тому же он с Бешичами был в хороших отношениях и рассчитывал на их помощь, если что случится в кафане. И если кто тут и мог сказать, почему старшие братья столь чувствительны, когда кто-то даже без злого умысла пытается подшутить над младшим, так это он, Стева. Старший Бешич как-то открыл ему сердце: «Душа разрывается из-за нашего мальца… Видим ведь, как он прямо сохнет… Бывает, целый божий день слова не промолвит. А то вдруг глаза зальются слезами, посмотрит на меня и Живадина, будто хочет сказать нам, отчего теснит сердце, и опять молчит. Помолчит да махнет головой, словно про себя скажет: «И чего вы хотите от меня услышать? Точно не знаете, что было бы со мной, если б не вы оба…» А ведь прав он, знаем и я и Живадин, что его терзает, — не будь нас, он бы первым поездом подался домой, и будь что будет. И то правда, ему-то ничего бы и не было. Пока шла война, он был дома, у стариков, а из-за нас, кто знает, что с ним теперь сделают соседи… Утаили мы про это от него, а когда уезжали, отец и мать сказали ему, почему он должен ехать с нами, только вот…» Здесь он замолчал и чуть искоса посмотрел на Стеву, словно говоря: «Смотри, Мамуза, если кому скажешь, над чем Бешичи голову ломают…» С тех пор никогда больше они об этом не говорили, а Стева вел себя так, словно никогда ни единого слова о тоске младшего Бешича и не слышал.