Душан Калич - Современная югославская повесть. 70-е годы

Шел дождь, но теперь в нем не было мрачной пелены голода, скрывавшей от взора свет улиц. Филипп поднял руку и остановил такси.

Кучка поломанных спичек и щепочек искромсанного коробка напоминала миниатюрный костер, его осталось только зажечь. Пальцы человека, соорудившего костер, нервозно шарили по столу, словно в поисках чего-то, что можно было бы сжечь. Затем пальцы замерли возле костра и смахнули его на пол.

— …Да, и теперь меня зовут Светислав Герман, — говорил соорудивший костер и уничтоживший его прежде, чем спалил на нем то, что хотел. Анемичное лицо сорокалетнего мужчины с бакенбардами с проседью и набухшими подглазными мешками, испытующе вглядываясь, наклонилось над столом. — Что ты скажешь на это: Светислав да еще Герман? — И язвительно добавил: — Переменил я и веру. Теперь я римокатолик…

На сцене под ложей, возле которой валялись искромсанные спички, обнаженная девушка закончила танец живота. В кабаре зажегся свет, и бесчисленные руки потянулись к ней, предлагая нагому телу тепло своих горячих ладоней.

— …Она этого хотела… Понимаешь… Хотела, чтобы я до основания изменил свою жизнь. Я согласился. Бродяге нечего терять. Я был сыт по горло. И Мирьяна писала, что ждать ей меня не имеет смысла. Что я мог ей ответить? Чем воодушевить? Ложью! Или, может быть, заверить ее, что, мол, по возвращении на родину мне обещано высокое положение… — Он замолчал и опять, испытующе вглядываясь, наклонился над столом. — Осуждаешь меня?

Филипп грустно улыбнулся и махнул головой.

— Или считаешь трусом?.. Малодушным?.. Я ни то, ни другое, Филипп. Я попытался хоть раз в жизни быть реалистом. Говорю тебе, как другу, а не как своему бывшему начальнику…

Филипп поднял рюмку и чокнулся с ним.

— Ты говори, — сказал он, — я тебя слушаю, как друг…

Они отпили по глотку. Светислав Герман распрямился. Он был спокоен и, видно, готов храбро высказать все, что думает о себе и своем друге, о всех их друзьях. Пальцы его расслабились и вновь принялись за сооружение костра.

— Я тебе скажу, а ты… как знаешь… Можешь считать меня трусом… Сбрось полковничьи погоны и подумай. Прости, может, тебя произвели в генералы?

Филипп покачал головой без упрека и без малейшего раздражения.

— Говори, как говорят с другом…

— Конечно, только как с другом, — смутился тот. — Неужели тебе не кажется, что наше дело — голая иллюзия? Коли они там не отступили перед Сталиным, что такое мы представляем для них? Я хочу, чтобы ты меня правильно понял. Я их ненавижу… ненавижу всей душой, однако я понимаю, что моя и твоя ненависть не могут ничего изменить…

Филипп заметил, что из соседней ложи жена Германа напряженно следит за ним, стараясь поймать его взгляд Она сидела в компании дремлющего старца, Герман сказал, что это ее родственник. Она была в том возрасте, который считается поздней осенью жизни, исполненная печали и неизбывной ностальгии по весне, которая уже не придет. За ее хорошо сохранившейся внешностью чувствовался живой дух, противившийся неотвратимой поре старости и делавший ее привлекательной и притягательной, так что даже ее совершенно седые волосы — только чуть сбрызнутые лаком и со вкусом уложенные, — казалось, сохраняли отблеск непогасших радостей.

— Тебя жена ждет.

Герман взглянул на жену, улыбнулся ей и жестом показал, чтобы она еще немножко подождала. Она ответила улыбкой, не скрывшей ее нетерпения, а затем еле слышным шепотом, прикрыв рот рукой от родственника, сказала:

— Пора возвращаться к своему столику…

Он согласно кивнул ей и повернулся к Филиппу:

— Может, ты перейдешь к нашему столику?..

— Еще увидимся… Я жду знакомого…

— Тогда заходи ко мне…. обязательно, — торопливо говорил Герман, бросая взгляды на соседнюю ложу. Он вытащил из кармана визитную карточку и положил ее перед Филиппом. — Мой дом для тебя всегда открыт. Заходи и на службу.

Филипп прочитал визитную карточку: «Свет. Герман. Магазин детских игрушек, Мариенхильфштрассе, 571а». Он оторвал взгляд от карточки и посмотрел в глаза Германа.

— Я возвращаюсь домой, — сказал он спокойно.

На лице Германа застыла та приветливая улыбка, с которой он ждал его взгляд. Из полной рюмки — он только что поднял ее, чтоб провозгласить тост, — выплеснулось вино.

Филипп взял у него рюмку и с улыбкой добавил:

— Думаю, в этом нет ничего дурного.

— Конечно, — согласился Герман машинально и через силу озадаченно выдавил: — А они… как считает их посольство?