Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Так казалось ему. А Зинка, если подумать, у нее своя арифметика. Двадцать три стукнуло, она еще ничего не окончила и уже не окончит; не за горами двадцать девять, на лице появятся пятна, после тридцати с неудержимой скоростью — к пятидесяти, и конец. В итоге она будет вынуждена признать, что предала себя. Большинство женщин понимают это намного раньше…

Между тем Шерафуддин был не из тех, кто способен вести двойную жизнь, тут нужна игра, умение изворачиваться, театр… Он думал о ней целыми днями. Ну и пусть разведена, для него она девушка, какая разница, если она молода? Теперь границы между этими понятиями стерты, теперь это синонимы… Одно не давало ему покоя: как ловко она переговаривалась с Чебо и Дамиром. Приберут они его двадцать миллионов, что им стоит. Для Чебо важнее всего деньги, вот она их и перетаскает и будет тайком встречаться с ним.

Вопрос в том, как защититься, чтобы не попасть впросак. В самом деле, кто кого перехитрит, она меня или я ее? Оба. Она будет радоваться, что обошла старика, я — наслаждаться ее молодостью, да еще и для Чебо останется… Нет, похоже, это моя фантазия: она слишком несчастна, вряд ли у нее хватит сил для чего-нибудь подобного, если только она не притворяется. Но разве я сам не притворяюсь? Для всех я Шерафуддин, которого не существует, настоящий Шерафуддин тот, в запертой квартире, в снах, со стариками и нищими, на улочках-лестницах, мощенных камнем.

А Зинка не отходила от Шерафуддина. Друзья при встрече поздравляли его, он улыбался и протягивал руку то направо, то налево. На днях по телевидению показали его книгу «Феодальные отношения в Сербии до и после турецкого ига», показали его портрет, автор выглядел совсем стариком, и теперь Шерафуддин отказывался: это не я, это мой брат, он на десять лет старше.

Как-то опять встретил обоих социологов-шахматистов. На этот раз им предстояло за шахматной доской решить важный вопрос: богомилы исчезли в Боснии до прихода турок или после, приняв ислам, поскольку оказались между враждебным Востоком и враждебным Западом, между молотом и наковальней, как говорит в своей книге известный византолог. Друзья не смогли удержаться от намека, правда весьма тонкого, поведав, как вчера респектабельный профессор университета, человек женатый, отец четверых детей, покончил с собой из-за того, что его бросила молодая любовница.

— Подумать только, из-за такой… — сказал социолог.

— Нет, ей-богу, она не такая, — поспешил исправить положение бывший социолог, — она райский цветок, к тому же единственный, который ему удалось сорвать.

Шерафуддин в свою очередь рассказал, что знал одного промышленника, тот покончил с собой, когда обанкротился, а вот знакомый грузчик, бедняк, никогда не впадал в уныние.

— Это как же? — не поняли оба.

— А вот так, промышленник всегда может стать грузчиком.

— Цветок, конечно, — загадочно добавил бывший социолог, — но кому хочется, чтобы на него уселось насекомое и, упираясь лапками, высасывало нектар, хотя его тут в изобилии…

Он ткнул локтем приятеля. Шерафуддин это заметил, и оба социолога, словно опомнившись, сразу перешли на другое — на проблему демографического взрыва в малоразвитых странах. Шерафуддин не остался в долгу и ввернул:

— Человек должен приносить хоть какую-то пользу. Возьмите сухое дерево в саду, на котором неожиданно появилась зелень, — птицам есть где укрыться, а это уже немало, что же касается Зинки… Может, у нас любовь, чтоб вам подохнуть! И чего вы все сравниваете себя со мной? Милиция!

Он рассказывал Зинке о своем «дальнем родственнике», без устали расхваливая и перечисляя его достоинства, точно любящая тетка: и сложен-то он — можно только позавидовать, а ведь это самое главное, верная гарантия прочных отношений, и хоть он не из тех, кому не терпится связаться с хулиганом, перегнуть через колено или закинуть за спину, кто первым влезет на непокоренную вершину или заберется туда, куда не ступала нога человека, все же мужчина он обеспеченный, более того: имея работу в городе, не бросил землю в селе и был бы счастлив обрести тихую гавань, где со спутницей жизни…

— Скажите прямо, вам охота от меня избавиться! — взорвалась Зинка.

— Вот если бы ты его увидела… — продолжал Шерафуддин.

Рядом привольно разлегся на скамье парень, голова на коленях у девушки, она заботливо разыскивала на его лице угри и выдавливала, что, видно, чрезвычайно возвышало парня в собственных глазах, и он все устраивался поудобнее.