Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

— По мне сходили с ума сараевские беги, возили на лошади на Требевиц, по одну сторону ящик с пивом, а по другую я в корзине… Я… я… я… я!

Шерафуддин, вежливо кивнув компании, подумал: сколько же таких «звезд» на земле!

Встретилась женщина, которую он не видел лет двадцать. Какая разительная перемена, а ведь она была не хуже Зинки. Да, тогда я для нее ничего не значил, она была царицей и отвергла меня. А вот теперь отвергаю ее я, думал он, ощущая словно бы сладость мести, не свойственную его натуре. Брр! — поежился он.

Над горой широко раскинулось темное облако и смотрело прямо на Шерафуддина. Тянувшиеся по краям золотистые барашки создавали причудливые узоры. Было время, люди восхищались восходом солнца, медленно плывущими облаками, превращающимися в страшные, но бессильные чудовища. Теперь другое, с тех пор как человек стал созидателем, он гордится делом своих рук, а на заход солнца не обращает внимания, не замечает его прелести, не вдохновляется им; человек гуляет или идет по делу, углубившись в свои мысли, он видит закат краем глаза, не поворачивая головы, и еще меньше смотрит на облака. Иначе — если он видит новую красивую машину или вообще что-то новое и красивое: нарядные витрины, богатые виллы, натыканные вдоль шоссе, или громады городских дворцов, похожих в ночи на сияющую рубиновую гору.

Он стоял на углу в раздумье, возможно, сожалея, что не пригласил Лутфию, чтобы в кафе познакомить его с Зинкой.

Старуха в черной бараньей шубе, в глубоких суконных башмаках с истертой застежкой на щиколотке тащила с базара огромную сумку. Другая женщина, с отсутствующим взглядом, тоже в дешевой обуви, говорившей о полном безразличии к себе, поразила его длинными космами — Шерафуддин испугался, как бы она в них не запуталась и не упала.

Годами Шерафуддин не знал другой жизни — от дома до факультета и назад, где его ждал письменный стол, заваленный книгами и рукописями. А теперь кабинет, полный книг, специальных журналов, опубликованных и еще не опубликованных работ, сковывал и душил его. И вот он со всем этим покончил: сжал кулаки, выбил окна, одно, второе, третье, отчаянно напряг мышцы, раздвинул стены комнаты, а потолок сам рухнул на письменный стол, увлекая за собой каменную лестницу… И с облегчением вздохнул. Наконец-то он свободен, свободен, он заново родился и хочет заново видеть наш прекрасный мир, столько людей жаждали и жаждут этого, но не могли или не могут осуществить свою мечту.

А все потому, что не знают, в чем смысл жизни… Но смысл жизни нельзя искать в жизни одного человека, так же как нельзя найти смысл в кинокадре, в движении опущенной руки или ноги, нужно хотя бы двадцать кадров, как нужно, может быть, двадцать поколений, чтобы понять смысл жизни одного народа, и много раз по двадцать — всего рода человеческого… Это было ему известно.

Вечерами в кафе происходила смена поколений: старики, насидевшись и наговорившись, уходили, чтобы, не дай бог, не пропустить последние известия, и опустевшее кафе заполняла молодежь. Под ярким, льющимся с потолка светом — гораздо меньше света излучали тяжелые дорогие хрустальные люстры, несомненно служившие только украшением, — они сидели парами, группами, или парни и девушки отдельно.

Шерафуддин с Зинкой устроились в свободном уголке. Она оглядывалась по сторонам, знакомилась с заведением, куда попала впервые.

— Здесь собираются писатели и артисты?

— Так считается.

— Значит, не точно?

Шерафуддин разъяснил ей: люди рождены, чтобы стать кем-то, каждый может стать техником, юристом, врачом и так далее, не имея таланта, но каждому кажется — его ждало что-то большее, но не получилось, и он пеняет на горькую судьбу… Вот Юка, ты знаешь Юку, известный в городе человек, он мог стать хорошим механиком, однако не стал и принялся за производство детей, бесспорно, это тоже кое-что, хотя такой вид заслуг высоко не ценится.

— Здорово! А у меня есть талант?

— Есть талант, благодаря тебе кто-нибудь окончит университет.

— Но почему? Почему? — удивлялась она.

— Видишь ли, когда одной девушке было лет пятнадцать, добрый святой проходил по небу с клеймом… а известно: тот, кого святой пометит клеймом, получает силу — определенные пропорции, красоту или такое, как у тебя, лицо.

— Выходит, этим клеймом добрый святой пометил меня? — Ей так хотелось, чтобы Шерафуддин повторил свою похвалу.

Тут в дверях появилась компания молодых людей и, прочесав помещение взглядами, уселась за соседний столик. Зинка обернулась и увидела Чебо.