Милорад Павич - Современная югославская повесть. 80-е годы

Пора было забираться в свою берлогу. Аккуратно заперев дверь, он начал раздеваться. Прежде всего снял с лица улыбку, (он с мукой носил ее весь день, зато людям приятно), потом веселый взгляд легкомысленного и жизнерадостного человека, который на все смотрит с восхищением, потом маску беззаботного, вполне счастливого, даже ветреного существа, наконец лег и погрузился в свои мысли… Он не мог заснуть и разглядывал цветы, что росли в горшках: бегония, гортензия с большими сине-фиолетовыми шарами соцветий и остальные, он уже не различал, поникшие и засохшие, они превратились в прах, так после кремации от всей красоты человека остается только горсть пепла. Да, шестидесятилетие, глупцы шумно его празднуют, высоко поднимают бокалы или забираются под стол, ползают по полу, таскают друг друга на спине — такие картинки печатают на поздравительных открытках.

Когда же наступит это завтра и он снова убежит из дому, убежит от самого себя, кто придумал дом со сном, пусть бы не было ни того, ни другого, не было бы этой проклятой ночи! Он лежал под одеялом, подняв колени, и глядел в потолок — думал о своей могиле с полчищами медведок, крыс и кротов. Вот они выползают из-под земли, рыщут, замирают, принюхиваясь, нет ли чего свеженького, непорченого, бывшего надменным существом, гордящимся своим разумом, что не дан больше никому на Земле. Вспомнились стихи поэта, которого не признавали декаденты и пессимисты — их ограниченный, суженный взгляд не позволял понять.

Когда он погасил ночник и черный мрак ворвался сразу, с готовностью, совсем не так, как приходит где-нибудь за городом, в лесу, он и в самом деле почувствовал себя словно в могиле.

Он встал рано, однако отказался от утренней гимнастики, испугавшись своей вялости, вот и еще один этап пройден, теперь ему не всегда удавалось собрать силы, досадно, конечно, это уже вид безволия, своего рода умирание. Комната почти до половины была заставлена цветами, они были важнейшей частью обстановки. Спастись, выжить в дымовой трубе города — проблема современности, и он ее решил: ассимиляция, транспирация, фотосинтез. Днем растения выделяют кислород и поглощают углекислый газ. Это именно то, чего он добивается на земле: дайте мне кислород и заберите углекислоту, очистив город от гари и нечистот. Зато ночью он затягивал комнатный оазис тяжелым занавесом.

Все же Шерафуддин так легко не сдавался, утреннюю гимнастику он заменил прогулкой — интереснее, полезнее, да к тому же проще. Он выбирался из города и шел, разглядывая пейзажи по обе стороны дороги. На солнцепеке снег сошел, обнажились камни и пожухлые кустики травы. Впрочем, так было только на склонах горы, а у подошвы, в тени деревьев, еще держался снег. При одном взгляде на него появлялся озноб. Другие склоны были в проталинах, слабое зимнее солнце мимоходом пригревало их своими лучами, так же походя согревает нас счастье, а то и вовсе не показывается из холодной густой мглы.

Прогуливаясь, он пытался собрать застрявшие в сознании разрозненные клочки сна. Красавец гнедой, бока лоснятся на солнце, крепкие копыта, гриву украшают красные шнурки и кисти, шея гордо изогнута, он ожидает седока, бьет копытом и поглядывает искоса, словно подает знак: будет счастлив его нести… Но что за всем этим, ведь дело не в сне, а в толковании, кто знает язык снов и может перевести с него на простой, будничный язык?.. Фрейд? Не верится.

Заблуждение.

Вдали, раскинувшись во всю ширь, дышал густой темный лес. Там, где он клином взбирался на холм, остановилось солнце — тонкие багровые лучи окаймляли верхушки деревьев. Над лесом грядами плыли облака, красные и голубые, снова красные и голубые, оранжевые и фиолетовые с темно-синим отливом или почти черные с розовыми кромками.

Шерафуддин размышлял о стандартности человека, об ушедших агах и бегах, которым в старину принадлежали эти земли, о живописи, но неизменно мысли его возвращались к Зинке, Чебо и Большому Дамиру. Он не мог не признать, что имеет некоторые обязательства по отношению к девушке, то ли разведенной жене, то ли невесте — он не знал, зато понимал, что в любом случае не воспользуется своим положением, как случается, когда в грязи находят жемчужину, и еще он понимал, что Зинку необходимо спасать и потому пора появиться на сцене служащему почты по имени Лутфия. Для него же это единственная возможность избавиться от Чебо. Ведь если учесть, что Дамир одним ударом способен расколоть четырнадцать черепиц, то Лутфия разве что половину, и, естественно, его нельзя считать надежной защитой от Чебо и компании… Кстати, Лутфия не был ни популярным певцом, ни прославленным футболистом, ни артистом, ни общественным деятелем, вообще он не был героем, и тем не менее он не был просто телефонистом, выкликающим абонентов на переговорной, наподобие глашатая.