— Я, господин Главный раввин, я знаю нечто гораздо лучшее…
Это был какой-то свихнувшийся тип. Прервать выступление Главного раввина Станислава! На такое еще никто не осмеливался. Вопрос, заданный раввином, был чисто риторическим. На немедленный ответ никто и не рассчитывал. А тут появляется какой-то залетный ухарь, чужак, которого никто не приглашал, и нагло перебивает высокочтимого докладчика. Нет, с Симхе Пильником такого еще не бывало! И этот самозванец осмеливается вступать в дискуссию с самим раввином!
— Так вот, господин раввин, еще несколько недель, и весь мир узнает о моем изобретении. Я построю специальную машину, так называемый Призматограф. С его помощью это прелестное юное создание, этот нераскрывшийся бутон засверкает в тысячу раз ярче, чем Лео Розенбах может себе представить. Его фотографическая техника несовершенна. Для Лео Розенбаха эти прелестные губки — черного цвета. Для меня — они цвета алой зари. Нежные жемчужины на ее божественной шейке он видит серыми. Для меня они — перламутрово-розовые, как утренняя заря. Так кто из нас двоих ближе к истине? Выходит, и Лео Розенбах грубо вмешивается в Божий промысел, искажает творение Всевышнего, лишая его естественных красок. Да, да, уважаемые дамы и господа, он искажает творимое Богом чудо, сводя бесчисленную палитру дивных красок Природы всего к трем жалким оттенкам: к черному, белому и серому…
Ропот возмущения пронесся по торжественному залу. Старый Вертхаймер решительно подошел к нарушителю порядка, чтобы сейчас же вышвырнуть его вон. Но тут придворный фотограф поднял руку и жестом призвал будущего тестя к спокойствию:
— Оставьте в покое этого человека, господин Вертхаймер, — сказал он спокойным тоном, — это мой брат. Вы же видите, он не в себе и сам не знает, что несет…
Это был апогей празднества, о котором очень скоро все забыли бы, не пойди мой чокнутый дядюшка Хеннер дальше. Выходка его этим не завершилась: спокойно выслушав умиротворяющее заявление жениха, изобретатель таинственного Призматографа поднялся со своего стула и торжественно прошествовал к почетному столу, за котором восседали молодые. Тут он разыграл вторую сцену своего спектакля-экспромта. Подойдя к невесте, он галантно опустился перед ней на колено, с театральным жестом взял ее руку и медленно, с расстановкой прикоснулся губами к самому кончику каждого пальчика. Благоговейно и трепетно, будто слизывал с них бисерные капли Божьей благодати. Изысканный пассаж этот пришелся девушке по вкусу, было видно, что новоиспеченный деверь исключительно нравился ей, и это на самом деле было так: в отличие от законного жениха, его непутевый брат соответствовал ее представлениям о благородном принце Тамино из «Волшебной флейты». Когда этот галантный кавалер поднялся с колен, она глубоко заглянула в его светящиеся восторгом глаза и спросила:
— Вы изобретаете цветную фотографию, господин Розенбах? Я нахожу эту идею превосходной и очень горжусь вами. Как далеко продвинулись вы в ваших изысканиях?
Она говорила чуть слышно, розовым перламутром едва заметно проступило на ее лице очаровательное смущение.
— Можешь говорить мне «ты», прелестное дитя, — ответил Тамино, не отводя взгляда, — мы ведь теперь родственники — не так ли?
Дядюшка Хеннер, как всегда, в своем амплуа! Вместо прямого ответа на щекотливый вопрос, как долго человечеству осталось ждать счастливого мгновенья быть одаренным величайшим открытием века, этот плут изрек фразу, которая повергла Яну в замешательство продолжительностью в целую жизнь.
* * *
Со дня свадьбы дядя Хеннер поселился у брата, который в доме на улице Мицкевича обустроил свое жилище и фотоателье. И хотя дом был достаточно просторным, для троих жильцов он был тесноват. Внутреннее убранство его было до такой степени миниатюризировано, что сами жильцы в его интерьере казались почти величественными. Кругом была расставлена похожая на игрушечную мебель, крохотные столики и миниатюрные креслица, обтянутые желтой и небесно-голубой тканью. На стенах висели изящные картинки австрийских мастеров миниатюры. В зале доминировали маятниковые часы в корпусе, украшенном витиеватым орнаментом. Каждый целый час эта вычурная коробчонка вытренькивала слащавый minuetto. В спальне на верхнем этаже располагалась кровать с балдахином, на которой красовались расшитые серебром подушечки, по форме и величине напоминающие медовые коврижки в форме сердечек.
Читать дальше