Андре Камински - В будущем году — в Иерусалиме

В то утро по своему обыкновению Хеннер проводил своего сына Натана к вокзалу, где тому предстояло за милостыню исполнять на скрипке «Аве Мария» Шуберта. Когда же продавцы утренних газет известили об окончании войны, Хеннер велел сыну сменить репертуар и исполнять «Оду к радости» Бетховена.

Натану в то время было уже за тридцать, и он давно перестал быть вундеркиндом. Вместе с тем, и его игра обрела законченную зрелость и тем неизменно покоряла сердца слушателей.

Идея с «Одой к радости» оказалась превосходным коммерческим ходом и принесла небывалый результат. Поскольку же то ноябрьское утро было необыкновенно холодным, на голове Хеннера восседала громадная фетровая шляпа покойного брата. В нее-то и собирал он подаяния, которые градом сыпались из рук восторженной публики. Сбор превысил все мыслимые ожидания. Около полудня наши герои имели более тысячи крон — гораздо больше всего собранного ими за последние годы, и это было целое состояние в истинном смысле слова. На такие деньги можно было купить дом или, будь на то охота, совершить кругосветное путешествие.

Но бедный дядя не хотел ни того ни другого. Он был не от мира сего. В политике он не смыслил ровным счетом ничего. Он лишь смутно представлял себе, что между окончанием войны, громадной толпой слушателей «Оды к радости» Бетховена и неожиданно обрушившимся на них градом монет есть какая-то связь, но никак не мог взять в толк — какая. Тогда он впервые в жизни своей купил газету, чтобы узнать, как будет теперь выглядеть географическая карта планеты. Поскольку же Хеннер видел лишь сообщения о победоносном окончании войны, он, оставаясь в плену собственных иллюзий, конечно же, понял, что войну выиграла Австрия, разгромившая всех своих врагов на всех фронтах, и, следовательно, австрийский император вновь овладел всеми своими территориями. Сын же его Натан имел обо всем этом еще меньшее представление, чем его несчастный отец. Он печально смотрел на беснующуюся публику и никак не мог взять в толк, что, собственно, осчастливило всех этих людей и почему так дружно ликуют.

Как бы то ни было, оба лунатика решили отправиться домой, в свой Флоридсдорф. Они спешно сложили заработанные деньги в футляр Натановой скрипки, вскочили в городской трамвай и заняли два места у окна. Оба наслаждались сознанием неожиданно свалившегося на них богатства, но тут несчастный дядя бросил беглый взгляд в «Кроненцейтунг» — самую толстую австрийскую газету, за которую он только что щедро выложил целых пять крон.

Каково же было его потрясение, когда на самой первой ее странице он прочел, что двуглавый орел — символ Австро-Венгерской монархии окончательно повержен, что кайзер отрекся от престола и что мир не будет больше тем, что являл собой прежде! Война проиграна, монархия низвергнута, вся Европа — сплошной сумасшедший дом, а повсюду на улицах ликует и неистовствует народ!

Почувствовав недоброе, дядя принялся листать газету дальше и убедился в том, что в его руках — настоящее средоточие роковых вестей. Он собирался было выбросить газету прочь, когда взгляд его на мгновенье остановился на рубрике «Техника». Он рассчитывал, по меньшей мере, хоть здесь найти сколько-нибудь радостное сообщение, но вместо этого брови его взлетели кверху, зрачки выкатились, весь он побледнел и из его горла вырвался жуткий вопль, рев, животный крик отчаяния. Он вдруг в беспамятстве свалился на пол.

Двумя часами позже, когда моя бабушка Яна с обеими кузинами — Штеффи и Хелли — сидели за обеденным столом, раздался звонок в дверь. Двое мужчин внесли в дом носилки. На них, недвижим, лежал несчастный дядя. Рядом весь в слезах стоял его сын Натан.

— Дорогие скорбящие родственники! Уважаемый сын преставившегося! Вы являетесь, возможно, самой маленькой общностью, к которой обращаюсь я в этот скорбный час, но, конечно же, не самой незначительной. Пять сыновей Господа, говорится в Талмуде, это целое человечество, подобно тому, как пять слезинок от чистого сердца — это целый океан. Не в количестве суть, но в печали. Хеннер Розенбах был степным волком. Фантазером-одиночкой. Блуждающим огоньком во мраке нашего времени. Он брел через пустыню с единственным попутчиком — немногословным, но исключительно одаренным сыном Натаном, который дошел с ним до самой последней точки его путешествия. Теперь мы скорбим и спрашиваем себя — кем же был он, этот человек? Сам он называл себя изобретателем. Таковым был он и в переносном смысле. Он страстно хотел найти, но не нашел. Он искал, он был вечным искателем, и значит, истинным сыном израильского народа. Едва ли за свою семидесятилетнюю жизнь он бывал в синагоге. Он стыдился себя, своего происхождения, которое давило на него подобно наследственному пороку. Он даже подверг себя крещению в надежде найти наконец то, что он ищет, но и это не помогло ему.