Эржебет Галгоци - Вдова села

Сейчас же я хочу рассказать о двоих.

Пятьдесят лет вместе! Голова идет кругом, стоит только вдуматься в это.

Их совместную жизнь можно разметить двумя вехами: крепостная зависимость — производственный кооператив «Блерио — Гагарин».

Мне было восемнадцать, когда один человек, очень любивший меня, сказал:

— К старости ты станешь красивой. Пережитые страдания и радости пройдут резцом по твоему лицу, как строгий скульптор по мрамору… Нет, здесь даже не мрамор. Будь я резчиком по дереву, твое лицо — таким, каким оно будет в старости, — я бы вырезал из корня. Из корня старого дерева.

Другая восемнадцатилетняя девушка обиделась бы на такие слова. Я же обрадовалась.

Мориак говорит, что после известного возраста каждый несет ответственность за выражение своего лица. Я исподтишка изучала своих родителей, подолгу разглядывала их фотографии; мне все хотелось взглянуть на них со стороны, глазами «непредвзятого наблюдателя», как это ни невозможно. Но из года в год мои внимательные глаза видели красивые, завершенные лица. Прекрасное лицо старика и красивое лицо стареющей женщины.

И сама жизнь их была прекрасна — ибо они, серьезно и глубоко относясь ко всему, делали то, что им представлялось необходимым. Не только произведение искусства, но и жизнь лишь тогда прекрасна, если она необходима.

Я вырастала на сказках, как любой ребенок в любом краю света. Но эти сказки не были обычными сказками, которые моя бабушка в свое время слыхала еще от своей бабушки, и речь в них шла не об Янчи и Юлишке, не о Красной Шапочке и сером волке: в них описывались подлинные истории из жизни реальных людей, и были они увлекательнее самых волшебных вымыслов.

Нас, детей, было много, и обычно рассказывал нам отец. Особенно я запомнила две истории.

«И шли мы и шли с востока не счесть сколько дней», — так начинал отец свою сказку.

После того как он побывал на разных фронтах первой мировой войны — сражался даже при Изонцо, — он попал в русский плен. В 1918 году вместе с двумя товарищами отец бежал из лагеря для военнопленных, и они пешком побрели на родину. Днем спали, а ночью шли. Шли прямо на утреннюю звезду. Их скитания длились целых девять месяцев — всей зимы не хватило, чтобы им добраться до дому. Обычно все сходились в просторной и теплой кухне, ребятишки постарше лущили кукурузу или щипали перья, а мы, малыши, жались по лавкам и ловили каждое слово отца. Часами сидели мы не шелохнувшись, пока не приходила пора ложиться спать.

О чем же была эта сказка?

О том, как три человека, три беглых солдата в рваных шинелях, бредут по бескрайней равнине.

Помимо бесконечно долгого странствия, с ними ничего не случилось. Города обходили стороной и даже в деревни заглядывали редко, только когда кончалась соль. К тем местам, откуда доносились звуки боя, они не приближались, днем спали где-нибудь в стоге сена, по вечерам украдкой разводили костер, пекли выкопанную тайком в поле картошку и снова шли на запад. Прямо на утреннюю звезду. Попадались и реки; если поблизости не находили моста, шли вверх или вниз по течению, покуда не натыкались на плот или лодку, переправлялись и снова шли на запад. Когда рассветало, съедали остатки картошки, отыскивали подходящий стог сена, залезали в него, отсыпались и потом снова шли… И было в этом что-то бесконечное и безбрежное, как в самой жизни.

Сколько бы нам об этом ни рассказывали, мы никак не могли наслушаться.

Долгими зимними вечерами отец, бывало, пересказывал нам все, что сам читал в молодости, — «Тайну нищего», «Михаила Строгова», пересказывал «Золотого человека» Йокаи и другие его романы, но больше всего нам нравилась его история: «И шли мы и шли с востока…»

В чем заключалось очарование этого рассказа?

Мне кажется, с одной стороны, в драматизме повествования, которое создавали простые, вполне доступные воображению ребенка заботы: найдут ли путники ночлег? Где они достанут еду? Попадется ли им в пути ручей или колодец, чтобы утолить жажду?

Помню, после этих рассказов я проваливалась в свою перину, будто в стог сена где-нибудь в бескрайней русской степи.

С другой стороны, сколько существует человечество, столько живет и жажда странствий. В каменный век площадь в сто квадратных километров могла прокормить лишь троих человек. Племенам, чтобы не умереть с голоду, постоянно приходилось кочевать. Человечество не так уж давно ведет оседлый образ жизни, гораздо больше времени оно провело в скитаниях. И должно быть, отцовский рассказ будил в нас, детях, какую-то атавистическую тягу к бродяжничеству. Позднее точно такое же чувство вызывали во мне легенда о трех восточных царях, отправившихся искать младенца, которую мы учили в школе, и сказка о чудесном олене, и многое другое.