Виктор Устьянцев - Премьера

— Откуда я знал, что вы знакомы?

— И то! Ну ладно, иди, скоро третий звонок.

Владимирцев, мимоходом заглянувший в щель занавеса, тоже удивился, увидев Порошина и Светозарова. Сам он их не приглашал на премьеру, решил сделать это позже по двум причинам. Во-первых, надо, чтобы спектакль обкатался. Во-вторых, в Верхнеозерском театре сейчас тоже открытие сезона, Порошин наверняка занят в каком-нибудь из новых спектаклей, а отсутствие в театре ведущего актера и главного режиссера в такой ответственный момент не вызовет энтузиазма у артистов и восторга у областного управления культуры. «И тем не менее они приехали. И наверняка из-за меня. Не дай бог, если провалюсь, как я им в глаза посмотрю? Даже если и не провалюсь, и то стыдно: ведь не пригласил их…»

В седьмом ряду сидели дед Кузьма, Марина и Валентина Георгиевна Озерова. Кузьма был в темно-синем выходном суконном костюме и даже при галстуке, отчего чувствовал себя крайне скованно и обильно вспотел. На Марине не было лица, голову она втянула в плечи, как будто ожидала удара. И лишь Валентина Георгиевна держалась свободно и слегка улыбалась, изучая программку. Виктор так и не понял, почему только ее из всех своих театральных наставников он и пригласил на премьеру: ведь именно ее суда он и боялся больше всего. А может быть, именно поэтому и пригласил?

Владимирцев снова перевел взгляд на директорскую ложу и увидел, как рядом с Порошиным усаживается Заворонский. Степан Александрович только вчера вернулся из Чехословакии, двух последних прогонов не видел, но лицо его было спокойным, однако его спокойствие не прибавило Виктору уверенности, наоборот, приезд Заворонского растревожил еще больше.

Набатным колоколом загремел третий звонок, и Эмилия Давыдовна прошипела:

— Мальчики и девочки, все по местам! Витя, не торчи у щели, Тоша уже давно в кулисе.

— Я ее уже видел. Не трогайте ее, ей нельзя мешать.

— Как будто я не знаю.

— Тем более.

— Не пререкайся. Тоже мне психолог нашелся. И отлипай от занавеса, — Эмилия Давыдовна слегка подтолкнула его. — Ну, ни пуха!

— К черту!

Это только внешне Заворонский казался спокоен. На самом деле он волновался не меньше актеров. Хотя после телеграммы Глушкова он и приехал в Москву и за две недели успел кое-что поправить после Подбельского, но спектакль-то доводил все-таки не сам и сейчас опасался, что Семен так и не «подмел» за собой до конца.

Первый акт прошел сносно, даже вполне прилично, актеры окончательно успокоились, и начало второго акта было и вовсе хорошим. Но вот пошла та самая ответственная мизансцена, когда Владимирцев должен был мотивизировать непривычную для его героя растерянность. Начал он хорошо, однако тут раньше времени вошла Самочадина с охапкой дров и с грохотом рассыпала ее. Это могло быть и случайностью, но дальше, не обращая внимания на предельную напряженность момента и на состояние Владимирцева, Генриэтта стала отвлекать от него внимание зрителей тем, что принялась эти поленья собирать и снова ронять.

И сразу все смазалось у Владимирцева, растерялась и Грибанова, обернувшись к Самочадиной, она гневно посмотрела на нее, но та продолжала тянуть на себя.

Подбельский, наблюдавший за сценой из глубины портала, с ужасом ожидал, что еще выкинет Генриэтта. На репетициях она никаких манипуляций с дровами не проделывала, но сейчас стало очевидным, что вся эта клоунада была продумана и отработана ею заранее. «А ведь прикинулась кроткой овечкой и тем ловко ввела меня в заблуждение. Сорвет спектакль, и я ничего с ней не смогу поделать. Мне даже придется оправдывать ее, иначе она всю эту историю с переделкой текста вывалит наружу. И какой дьявол толкнул меня на это? Но мог ли я предполагать, что Заворонский снимет свое имя с афиши и тем самым мой же умысел обернется против меня же!»

Пристально наблюдая за Самочадиной, он пытался поймать ее взгляд и как-то остановить ее, но Генриэтта, видимо, намеренно не смотрела в его сторону. Но вот все-таки глянула мимоходом, и Подбельский, успев прочесть в ее взгляде злорадно-торжествующее выражение: «Ну что, съел?» — понял, что Генриэтту он уже не остановит, и растерянно посмотрел в ложу на Заворонского.

Степан Александрович тоже пристально наблюдал за Самочадиной, уже догадываясь, что все это Генриэтта делает преднамеренно. А сценическое время бежало стремительно, вот уже и зрители начали поерзывать в креслах, и все натянулось до предела, вот-вот лопнут терпение зрителей и нервы актеров.