Франтишек Ставинога - Солнечный день

В том юном возрасте Ондржея больше заботила родная семья, нежели семейство трясучки-императора.

Как бы неправдоподобно это сейчас ни звучало, но факт остается фактом: роман Ондржея с барышней Йозефкой, единственной наследницей швейной фирмы «Тейлор. Для леди и джентльменов» длился целых одиннадцать лет. Одиннадцать лет ждали влюбленные, пока не дождались, что вздорного папашу-портняжку, физиономию которого посещала улыбка, лишь когда он снимал мерку с уважаемых господ заказчиков, хватил удар.

Отец Йозефки, вечно удрученный и не слишком удачливый предприниматель, ни в коей мере не горел желанием выдать свою единственную дочь за голодранца — борца с медведями, ибо Ондржей в тяжелые времена не брезговал и таким занятием. Портняжка предпочел бы жениха из средних классов, государственного служащего предпенсионного возраста, а еще лучше адвоката или врача с хорошей клиентурой. Но стойкость чувства, проявленная забитой и, более того, меланхоличной Йозефкой к этому голодранцу, приводила портного в такое бешенство, что он не колеблясь пускал в ход деревянный портновский метр.

Избитая, всхлипывающая Йозефка покорно удалялась в свою девичью каморку, а ночью сломя голову мчалась к любимому Ондржею и орошала его могучую грудь потоками слез.

Они встречались на старых, зеленеющих березняком терриконах и клялись друг другу в вечной любви. И клятву эту, несмотря на все невзгоды и препятствия, исполнили до последней точки. Их любовь благополучно преодолела даже время, когда Ондржей проходил военную службу, хотя на это папенька рассчитывал более всего.

Не будем лицемерить, это прочное чувство сыграло немалую роль в том, что неврастеничный портняжка отправился на тот свет раньше положенного ему срока. После него осталась пришедшая в упадок, кругом в долгах фирма, у которой, несмотря на гордое иностранное название, почти не было заказчиков, да вдова, такая же забитая и задавленная, как двадцативосьмилетняя полусиротка Йозефка. А Йозефка теперь навряд ли вышла бы замуж, если б не ее многолетняя любовь с Ондржеем, человеком исключительно порядочным и честным.

Они поженились в двадцать девятом, в тридцатом у них родился сын Йозеф, мой двоюродный брат. В шахтерском поселке Габешовна они получили казенную квартиру, где спокойно прожили до самой второй мировой войны.

Последующие десять лет отнюдь не были годами райского блаженства, но и не самыми худшими в жизни семьи моего дяди. Ондржей через какое-то время получил место ремонтника в шахте — это давало возможность побольше заработать, — позже стал слесарем на подъемном оборудовании и овладел специальностью по сшиванию стальных канатов. Но ввели сокращенный график рабочих дней, в шахту спускались всего три-четыре дня в неделю, и в конце концов начались увольнения. Ондржей, женившись, прекратил свои ярмарочные выступления, но стал подрабатывать у городских кузнецов. Он не пренебрегал работой подручного, знал крестьянское кузнечное ремесло, не брезговал ни терриконом, ни тачкой, собирал и продавал уголь в городе.

Когда дело дошло до увольнений, Ондржея выкинули одним из первых. На Болденке кроме профессии и работы он приобрел еще и хорошую жизненную школу; красивый, рослый, с открытым, горячим характером и острым умом, скорый на решения, он вел за собой шахтеров к активным столкновениям с хозяевами и был у тех бельмом на глазу. Вступить в коммунистическую партию до войны Ондржей не собрался, по крайней мере, насколько мне известно, тогда он об этом и не помышлял; он вступил в партию во время второй мировой войны, в период самых страшных гонений, когда партия перешла на нелегальное положение. А это уже говорит само за себя. «Этот независимый анархист вылетит первым», — заявил печально известный во времена первой республики горный инспектор Сикора, когда на Болденке за плотно закрытыми дверьми отбирали для увольнения большевистских подстрекателей.

Ондржей оказался на улице. Дома у него был четырехлетний сын и не отличающаяся здоровьем хрупкая жена. Вторыми родами она разрешилась мертвым ребенком.

Ондржей сколотил бригаду таких же, как он, уволенных и отправился в Бельгию.

На Болденке никогда условия не были легкими. Но, вернувшись из Бельгии, Ондржей рассказывал, что там на шахтах рукоприкладство мастеров было делом обычным — и что это еще не самое худшее.

Ондржей боялся своего горячего нрава и своей физической силы. Боялся сгнить в тюрьме на чужбине, далеко от жены и ребенка. Он вспомнил о своем другом ремесле, борцовском. Сделал негостеприимной шахте ручкой и добрался до дому с цирком, несколькими сотнями крон в кармане и развеселой пестрой дворняжкой, что прибилась к нему возле какого-то цирка.