Франтишек Ставинога - Солнечный день

Отец и сам теперь замечал за собой, что уже не может не спать несколько ночей подряд, да при этом еще работать. И работа его была такая, что любой спортивный рекорд против нее — сущий пустяк. Работенка, когда ему, человеку высокого роста, всю смену приходилось корячиться, согнувшись, словно дверная ручка в дурдоме, когда пот льет градом, а кожа на руках растрескалась, будто остывшая вулканическая лава.

Болденка была очень старая шахта. Пройденные угольные пласты не позволяли внедрить современную технику. Все оставалось по старинке, но отец был опытным шахтером, чем очень гордился, как и своей рабочей честью. Никогда, исключая тот злосчастный четверг, он не прогулял ни единой смены и почти никогда не хворал.

Время от времени Болденка убивала товарищей отца. Опасность погибнуть не очень волновала его. Он знал, что такое шахта, и понимал, что шансы у всех равные. Такое случалось не чаще, чем при других профессиях, там, где велика степень риска. Люди знали, что играют со смертью.

Но отец старел и с возрастом стал осознавать, что шахта может отомстить ему за пьянку. Пьянство не было его жизнью, его жизнью была шахта. Когда другие предприятия выкидывали своих рабочих на улицу, как ненужную ветошь, она кормила отца.

Не думаю, чтобы отец любил шахту, как любит свою работу, скажем, художник, скульптор или хороший ремесленник. Нельзя любить хищного зверя, который только и ждет момента, когда ты сделаешь неверный шаг. Но укротить зверя можно и можно заставить служить себе. Это отец мог, это была его работа, его судьба, иного он не знал и к иному не стремился.

В то время, когда кладезь маминой доброты к отцу иссяк, иссушенный историей в трактире, отец часто сиживал на скамеечке у печки, курил и сплевывал в ящичек с углем. Однажды он взял в руки великолепный кусок антрацита, сверкающе-черный и легкий. Он иногда приносил в своей сумке этих «собачек». Маме на таком угле отлично удавались булочки.

Отец взял «собачку» в руки и, полагая, что он один, стал говорить сам с собой:

— На кой все это нужно, — философствовал он, — еще куда ни шло, чтоб зола была, посыпать в мороз дорогу!

Такое могло походить на вздохи Сизифа. Казалось, будто перед внутренним взором отца проходят бесконечные составы с углем, который он вырвал из недр земли своими изуродованными руками-корягами с неестественно вывернутыми большими пальцами и черными ногтями, составы с углем, которые исчезли в бессмысленном беге ушедших лет.

Но мой отец не был Сизифом. Уж это точно. Достаточно было взглянуть на него, когда сын моей сестры, его внучонок, возбужденный катаньем на санках, протягивал замерзшие ручонки к живому огню.

Такое настроение и серьезная размолвка с мамой, невыносимо затянувшаяся после той истории, необычная тишина дома нет-нет да и возвращали мысли отца к временам, когда за стол садились трое детей, а кормить их было нечем. Но сейчас он как-то сник, замкнулся.

Я тогда уже учился в техникуме, а отец лишь головой качал над моими отметками. Оценка моих полугодовых успехов ставила под угрозу всю дальнейшую учебу.

— Учись, сынок, — сказал отец, — чтоб не пришлось целую жизнь надрываться как лошадь.

Он сказал это мудро и печально.

Меня в то время мучили какие-то жестокие любовные переживания. Кроме того, вставали в памяти трактирные «художества» отца. Тишь да гладь дома тянулись почти два года. Мама, видимо, оставила мысль о разводе, но к отцу с тех пор относилась с какой-то брезгливой холодностью. И все это действовало мне на нервы. Я был в том возрасте, когда на провинности родителей реагируют очень остро.

— Умно говорить может каждый, — сказал я с безотчетной жестокостью молодости. — Но не многие умеют жить по-умному.

Когда-то за подобное нравоучение я схлопотал бы оглушительный подзатыльник. Но отец был уже не тот. Он аккуратно сложил мой табель и неуверенно пожал плечами.

Покончить с семейной «благодатью» помогла шахта.

Отца на старости лет завалило. Вернее, затопило. Отец был слишком опытным шахтером, чтобы дать себя завалить. Но что касается волнений и страхов, которые мы с мамой пережили, нам было все едино: что завалило, что затопило…

В нашу дверь позвонил какой-то парнишка, забойщик с Болденки, и безо всякого предисловия выпалил, что нашего отца завалило. Не каждого забойщика можно считать настоящим забойщиком, проработай он в шахте хоть сто лет. У парня были неточные сведения.

Случилось же вот что: отец с напарником наткнулись при проходке подготовительного штрека на подземное озерцо, которое ни на одной карте шахтного поля обозначено не было. Они пробивали штрек пикой отбойного молотка, каждую минуту ожидая, что наткнутся на старые выработки и получат сигнал начать отработку целика. И вдруг, прорвав тонкую стенку угля, хлынула вода, заливая штрек.