Робин Слоун - Закваска

Мой телефон тут не ловил, но я заранее загрузила карту, так что меня вел навигатор. Я съехала с шоссе на грунтовую дорогу, испещренную лужицами, и через одну милю увидела деревянную вывеску «Трейдкрафт». Дорога провела меня сквозь сети эвкалиптов, затем спустилась и по широкому мосту пересекла быстрый ручей. Тум-тум-тум — застучали доски под колесами. Мотор слегка заворчал, когда я заехала на парковку, усыпанную гравием, где под дождем стояли еще две машины.

Винодельня оказалась длинным зданием, похожим на бревенчатый барак. Маленькая вывеска указывала на дегустационный зал. Там за барной стойкой сидела женщина средних лет, поглощенная романом Томаса Пинчона, который она отложила, завидев меня.

— Добро пожаловать в «Трейдкрафт»! Не лучшая погода для дегустации, правда? Вы одна или с кем-то?

Я сказала ей, что приехала одна и что мне нужно видеть Джима Бескьюла.

— Он пошел в отель — оставить пару чемоданов. Скоро вернется. Могу я предложить вам дегустацию, пока вы ждете? Меня зовут Барбара.

Я поддалась, стянула куртку и положила ее на сумку, в которой лежала буханка хлеба (в те дни я всегда носила с собой хлеб). Я попробовала три вида красного вина и два — белого, а Барбара тем временем аккуратно меня прощупывала и выяснила, что я живу в Сан-Франциско («Люблю этот город»), работаю программистом («Сейчас что, все работают с компьютерами? Похоже на то»), а еще пеку хлеб («Вы уже были в булочной напротив отеля? У них потрясающие сконы. Потрясающие!») и привезла буханку для Джима Бескьюла.

— Как это мило с вашей стороны! Думаю, он вот-вот вернется. Напоследок попробуйте вот это, «Трейдкрафт гевюрц». Это вино прославило Джима Бескьюла.

Она откупорила бутылку и налила каплю вина в узкий бокал. Вино тускло поблескивало, как ртуть.

— Вы слышали про ботритис? — она произнесла это слово очень четко, чуть ли не по слогам. — Его еще называют «благородная гниль». Это вино из заплесневелых ягод. В смысле, им нарочно дают заплесневеть. Это придает вину аромат — вы почувствуете.

Я отпила чуть-чуть. Вино было тяжелое, очень сладкое, но при этом едкое, с долгим послевкусием. Барбара налила себе почти полный бокал и, прикрыв глаза, поднесла его к губам.

Мы обе сидели, тихонько потягивая вино, когда я почувствовала порыв холодного мокрого ветра. Барбара открыла глаза.

— А вот и он!

Джим Бескьюл был невысокий и поджарый, в свои шестьдесят он вел себя как мальчик. Его подбородок зарос светлой щетиной, а волосы были собраны в аккуратный хвост.

Я представилась, и он пожал мне руку. Выглядел он откровенно озадаченным.

— Вы Джим Бескьюл, который пек хлеб в «Кафе Кандид»?

Его брови взлетели вверх.

— Не уверен, что я… Но я его, конечно, помню. Но откуда вы знаете?

Вместо объяснений я втащила сумку на стол, вынула буханку и шмякнула ее перед ним.

Он посмотрел вначале на меня, потом на буханку и улыбнулся. Буханка, само собой, улыбнулась в ответ.

Он повел меня из дегустационного зала в захламленную кухню, где в беспорядке стояли ящики вина, а также валялись круги сыра и висели связки сосисок, похожие на сонных летучих мышей. На деревянном столе стоял целый строй банок с разными джемами, а рядом лежала половина буханки, накрытая полотенцем с голубыми цветочками.

Бескьюл сдернул полотенце, и под ним буханка оказалась круглой, с толстой корочкой, блестящей на зависть Эверетту Бруму. На корочке не было лица, зато была замысловатая спираль.

— Узор — ваша работа? — спросила я.

— Думаю, вы знаете, что нет, — ответил Бескьюл.

Вот что он мне рассказал.

Готовясь воссоединиться со своей возлюбленной в Европе — по крайней мере, так он думал, — Джим Бескьюл оставил закваску у своих родителей в Санта-Росе и поделился с ними своими подозрениями: что закваске для процветания необходима музыка.

— В Брюсселе у нас ничего не вышло, — рассказывал он. — Эх! Она жила в маленькой квартирке с окнами в переулок. Выращивала на балконе травы. Она знала всех на свете и всем помогала, по мелочи, да и не только. Я был влюблен по уши! И конечно, придумал себе ее, пока был в Америке. А когда я вернулся, она уже встретила другого — какого-то потрясающего грека. У меня не было шансов. Так что некоторое время я скитался, занялся другими вещами.

— Какими?

— Да разными. Вернулся я только в тысяча девятьсот восемьдесят пятом, и оказалось, что у папы все еще жива моя закваска. Он все это время о ней заботился, — Бескьюл рассмеялся. — Ставил ей «Грейтфул Дэд»!