Роза Хуснутдинова - Как прекрасно светит сегодня луна

Наступила четвертая зима. Вышел из леса самый обыкновенный медведь и наклонился над прорубью: «Пить». Выстрел. «Эх, не закрыл берлогу… Выдует тепло…» — пожалел он и умер.

Пятый упал головой в воду: «Рябина. Красная рябина над моей берлогой!»

Шестой долго сидел над водой: «Почему я такой черный?» Вдруг — выстрел, прямо в глаз. «Белый я, все белое!» И упал.

Седьмой не вышел из леса.

На ладони у меня был мед, на нее села муха, я закрыла ее другой ладонью, на ней были чернильные пятна…

И я слушала, как она жужжала, долго жужжала…

А потом я выпустила ее…

Полетела муха, рассекая комнату — мое пространство — на всякие неровные части…

Потом в форточку вылетела и полетела дальше, от меня, во всякие другие пространства, рассекая и их по пути на всякие неровные части…

Но знаю, будет она умирать, соберутся вокруг нее другие мухи, и она скажет:

— Слушайте, дети, я умираю. Я видела много-много всего, я была в разных-разных странах. Но раз — и этого я никогда не забуду! — я была в одной маленькой стране — там так сладко пахло медом, там были такие огромные фиолетовые звезды!..

Эх да голубые большие рыбы закрывают небо. Мы смотрим и видим этих эх да голубых больших рыб.

А за этими эх да голубыми большими рыбами — синее небо, синие запахи, синяя густота, пустота…

А за синим — черное небо: черная вода, черный песок, черная тина…

Мы смотрим и видим эх да голубых больших рыб. Но если раздвинуть этих эх да голубых больших рыб и стряхнуть с себя синие-синие брызги, то попадешь туда, в черное небо, и оно засосет, как черная вода, как черный песок, как черная тина…

Эх да голубые большие рыбы закрывают небо.

Бабочка утром полетела в небо и сделала триста тридцать три виража.

Опустилась вниз. Посмотрела. Следа в небе нет.

В полдень бабочка снова полетела в небо и сделала шестьсот шестьдесят шесть виражей.

Опустилась вниз. Посмотрела. Следа в небе нет.

Вечером бабочка еще раз полетела в небо и сделала девятьсот девяносто девять виражей.

Опустилась вниз. Посмотрела. Следа в небе нет.

Она еще раз, еще один раз хотела полететь в небо, сделать один вираж. Но не смогла — крыло отпало…

Во всей его комнате было светло, только под кроватью темно. Как ни заглянет под кровать — там все темно. Во всей комнате светло. А под кроватью — темно.

Взял он и передвинул кровать на другое место.

Пусть на другом месте будет темно, а на этом — пусть светло!

Увидела мышка белку и говорит:

— Откуда у тебя такой хвост, пушистый и длинный?

— А я им машу, — отвечает белка, — махну раз — он длиннее, махну раз — он пушистее, вечером еще раз махну — и он вот такой!..

Подняла она хвост, махнула и запахнулась в него, как в шубку, по самые глазки…

— А я, — говорит мышка, — машу, машу своим хвостом, а он такой же. Махну раз — он такой же, махну другой — он такой же. И вечером еще раз махну, а он все такой же!..

Один очень деревянный человечек делал очень бумажные цветы. И это у него хорошо получалось.

Просто он знал, в какой день какой цветок сделать. Если день был серый, такой серый, что лучше закрыть глаза и не видеть, он делал голубой цветок и выставлял в окошке…

Шли прохожие по длинной улице и еще издали видели его, говорили: «Есть хоть на что посмотреть в такой серый-серый день…» Подходили и уносили цветок…

А человек еще делал и опять выставлял. И опять подходили люди и уносили…

Но думал деревянный человечек, делая свои бумажные цветы: «Ах, если б хоть раз живой цветок у меня получился!»

Мама уходила и говорила:

— Только не рви тот огурец. Он еще маленький. Ему еще расти надо.

Он пошел и сорвал тот огурец, принес домой. Разрезал на две половинки. Потом — на четыре. Потом — на восемь. Семечки вынул. Поиграл. А потом думает: «И правда маленький. Пусть растет». И вложил семечки обратно, и сложил восемь огуречинок, потом — четыре, потом — две, опять целый огурец вышел.

Отнес обратно на грядку — огуречик так и вцепился в стебель.

Пришла мама и ничего не заметила…

Сверху сидела курица-мама и обогревала их, а они съежились в скорлупке и никак не могли выбраться.

Стали они перестукиваться:

— Эй, ты, — стучит один.

— Эй, ты, — стучит второй.