Себастьян Фолкс - Энглби

Что-то случилось с этой страной, возможно, в шестидесятые годы. Мы утратили прошлое.

Вспомним групповые военные фотографии 1915 года, лица под фуражками, озаренные простодушной надеждой: все обязательно уладится. Уцелевшие возвращались в свои города и деревни, обнищавшие, разоренные, с толпами одиноких женщин, но оставшиеся тем звеном, что связывало поколения, лет двести кряду, с простой и честной жизнью. Поле, фабрика, контора.

Появление автомобилей и автобусов мало что изменило. Отец демобилизовался в 1946 году, вернулся со службы на Северной Атлантике домой, в холодную и голодную страну. В страну-победительницу, овеянную славой, окутанную туманом, истерзанную лишениями и горем. И сам он много чего наслушался и насмотрелся. Трупы моряков, горящие в море; трупы узников, сожженные в печах концлагеря в Треблинке; японские дети в пылающих домиках из дерева и картона. А еще миллионы непогребенных и некремированных на Восточном фронте. И все-таки Рединг так и остался Редингом. Пусть неказистым (другим он не бывал никогда), но накрепко связанным с прошлым, с корнями.

Когда же все расшаталось и растерялось? Ходишь вроде по тем же, давно знакомым улицам, но почему-то все кажется ненастоящим, декорацией или цитатой. Глядя из окна лимингтонской закусочной, я не видел тех, кто укоренен в этом городе; люди протекали сквозь него, отъединенные, оторванные от корней. Больше нет ни поля, ни фабрики, ни конторы. Поля давно не возделываются, фабрики позакрывались, а конторы сменились национальными корпорациями с офисными центрами за городской чертой. Вот и здешние жители хотели бы оказаться в Борнмуте, в Лондоне, в Алгарви или в придуманном Везерфилде, где происходит действие сериала «Улица Коронации». Все они живут мечтой, и только самых старых волнует «местная история». Но даже они рассказывают о ней, словно бы извиняясь, потому что нить оборвалась, и хотя прошлое вполне реально — единственная подлинная реальность, — но настоящему недостает глубины его измерить.

Выйдя из закусочной, я купил в газетном киоске карту города — потому что на самом деле я знал, куда мне надо. Вообще-то у меня был адрес.

Я проехал к набережной, посмотреть на лодки. Там было все, чему положено быть у причалов — парусные мастерские, корабельные лавки, — но Дженнифер сюда не вписывалась. Ни она, ни ее подружки. Что ей тут делать?

И мне тут тоже не стоит задерживаться. Пора было сделать то, ради чего я приехал, но почему-то не хотелось.

Я медленно покатил по набережной, миновал частную пристань и очутился у зеленого сквера с открытой эстрадой. Снова притормозив, я с минуту разглядывал эстраду.

Сердце защемило. Эстрада напомнила мне другой прибрежный город, вероятно, это была однодневная вылазка на море в далеком детстве. Вероятно, я гулял по пирсу и был счастлив. Гремел духовой оркестр. Я потерялся, и меня избили. Я был глубоко несчастлив. Ощутил детство как бессилие и муку. Я это помнил — и не помнил. Как ни странно, это ничего не меняло и не влияло на конечный результат.

Я выехал с набережной. Стенли-роуд, Уэстфилд-роуд. Дома с вывеской «Приют моряка». Я развернул карту.

Обе дороги вели прочь от города, но потом делали крутую петлю и возвращались вспять, примерно туда же, где я находился.

Может, Р. П. Аркланд, магистр архитектуры, был еще и моряком? Иначе зачем он выбрал эту часть города? Наверное, из-за пейзажа.

Я уже выехал не то чтобы в пригород. На окраину, пожалуй, это точнее. Пошли разрозненные дома всех стилей и размеров. Дешевые послевоенные в серой штукатурке с каменной крошкой; особняки в псевдотюдоровском стиле с витражными окнами; беленькие виллы. Но таблички с названиями явно заказывались в одной и той же конторе. И дорогие кованые, и трафаретные белые с черной надписью и трафаретным же затейливым цветочком под ней. Фирма «Вудпекерс» или «Фэйрвью». Людей респектабельных подобный стиль покоробил бы, но у парня с Трафальгар-террас вызывал невольное восхищение.

Витр-гарденс, Рукс-лейн. Я сверился с картой. Да, это он, район Джен, самое его сердце. Дорога к нему оказалась респектабельнее, чем я ожидал. С одной стороны открывался вид на поля, по другую — дома. Ничего особенного, зато вокруг просторные садики с гравийными дорожками. Я съехал на обочину и последние сто ярдов прошел пешком.

Сразу чувствовалось, что это дом архитектора: панорамные окна, на крыше стеклянные люки, окна с желтыми рамами, разностильные части, объединенные вместе; со стороны сада — пристройка вроде беседки. Но в целом смотрелось вполне прилично. Видимо, совсем запороть проект не дали строители. Вполне подходящее жилье для семейства с четырьмя дочками, которые в разное время возвращаются из школы, бросают велосипеды на гравийной площадке и вприпрыжку бегут к дому.