Елена Четвертушкина - Нетленка

Он учил ребят не только тому, что должен знать простой боевик. Он учил их пользоваться «иллюзией восприятия»: создавать друг из друга двойников, или распадаться на множество людей, и для этого преподавал искусство грима и азы актерского мастерства, твердо веря, что где-то, когда-нибудь, наука поможет им сохранить жизнь себе и другим; учил подражать речи и повадке различных типажей.

— …Как приказчик эконом-магазина отпускает покупку?.. А как говорит, что нужного товара нет?.. Как стрижет изгородь профессиональный садовник? — врешь, это тебе не техасская резня бензопилой …

Он учил их искусству сбора и анализа информации, и как войти в доверие к нужному человеку, или незаметно направить разговор в нужное русло; группе полагались учителя, и неплохие, но Герман, не щадя себя и неизвестно чего опасаясь, лично обучал ребят тайнописи, шифрам и условным сигналам. И, не доверяя утвержденной общей программе — планированию тайных операций, и использованию всех видов оружия, типа бесшумных автоматических винтовок с лазерным и инфракрасным прицелом, радиоуправляемых мин, стрелковых и противотанковых гранатометов, ручных зенитных ракет, а если нет всего этого — то как сделать рогатку, лук, арбалет, дротик… Самым верным залогом успеха любого обучения является какая-либо идея. Для Германа такой идеей стал ужас за судьбу ребят и фамильная гордость, а для них… А для ребят таким стимулом стал их командир.

Через несколько лет группа вдруг прогремела и стала нарасхват — «Десятка» Германа фон Шенны побывала везде, куда только простирались видимые и невидимые щупальца Альма-Матер. Они устраивали и подавляли путчи, захватывали — или, наоборот, освобождали — дворцы в банановых республиках; плавали как рыбы, стреляли без промаха, могли профессионально подделать практически любой документ, запомнить на слух сложнейший текст, считать чертёж; владели каждый несколькими языками, имели, кроме обязательного военного, ещё и по одному высшему светскому образованию… Группа «Дельты» вполне созрела стать козырной картой в чарийских играх на арене тайной войны. Однако с орденами и званиями начальство не торопилось. Поначалу Герман возмущался, пробовал ругаться, объяснял, доказывал; на базу возвращался хмурый и молчаливый; мальчишки ходили на цыпочках, варили ему крепчайший кофе, а потом допоздна не спали, прислушиваясь к легким и тревожным шагам Бати за стенкой. На следующее утро база бывала вылизана до неправдоподобного блеска, батины сапоги выдраены, а на тренировках ребята выкладывались так, что Герман жмурился от удовольствия, и небольшим усилием воли выкидывал из головы мрачные мысли.

…Кто из них первым назвал его Батей? Наверное, все-таки Марко. Это прижилось; а вообще-то за Германа мальчишки дали бы себя на куски изрезать. По большому счету, плевать им было на весь мир, лежавший за пределами базы. Произнося «Отче наш…» они, конечно же, знали, что обращаются к Существу Высшему, умом непостижимому; но Отец Небесный был где-то там, наверху, а вот земным и сиюминутным Его воплощением стал для них Батя.

О приключениях группы можно было бы написать с десяток томов. Бывало смешное, бывало страшное; иногда то и другое одновременно, например, когда Герман в рамках учебного процесса впервые вывез их заграницу, и они попали в аэропорт. Как на грех, случилась какая-то форс-мажорная ситуация, и несколько рейсов задержали; может быть, поэтому Батя не сообразил, что если для него терминалы и залы прилета-отлета были местом привычным и даже скучноватым, то для мальчишек, привыкших к строгому отшельничеству лесной базы, забитый обезумевшими толпами аэропорт показался филиалом преисподней. Они перепугались, запаниковали, и в мгновение ока потерялись все до одного, причем некоторые умудрились улететь куда-то. Осознав размеры постигшей его катастрофы, Батя попросил у случайного соседа валидол, сунул его в карман, и сел ждать на лавочку.

К чести ребят надо сказать, что чуть придя в себя, они стиснули зубы и самостоятельно разыскали Батю, действуя толково и разумно, и с небольшими интервалами оказались на лавочке все, как стайка взъерошенных, но бойких воробьев. В тот раз Герман провел на лавочке сутки.

…Потом, позже, они со смехом вспоминали этот случай. Они многое потом вспоминали со смехом. Как у Леона (его прозвали Ливнем, или, ласково, Дождичком, потому что он дольше других учился не плакать по ночам) начался период увлечения экспериментальной биологией, и он наводнил казарму шавками, всех мыслимых — а особенно немыслимых — пород. Герман тогда с беспокойством отмечал нехороший блеск в глазах Саула (прозванного с той поры Белым Клыком). Или когда Юта влюбился, в лучших традициях шекспировской трагедии, с прологом, эпилогом и катарсисом, а наглядевшись на него, пошли влюбляться остальные…