Елена Четвертушкина - Нетленка

Но вот чего Герман вообще старается не вспоминать, так это страшных ссор с отцом. Магистр наконец уяснил, что блажь у сына не пройдет, группу Герочка не бросит никогда и ни за что; сын губил свою карьеру самым решительным образом, — Магистр-то точно знал, что ни два высших образования ребят, ни владение всякими хитрыми техниками, ни все их многочисленные таланты не дадут группе унтерменшей подняться выше статуса тупых исполнителей. Юные супермены висели, как гири, на ногах Германа, живой баррикадой стояли на его пути к большим должностям. Сдается мне, что папе этот период дался тяжелее, чем сыну: Отто же прекрасно помнил честолюбивые идеи самого молодого генерала Организации, и просто с ума сходил от досады и тревоги. Отто чувствовал, что Герман теряет время и перспективы, а сам он, Отто, потихонечку теряет сына.

…Я не знаю, чего стоило Герману ради мальчишек отказаться от блестящей карьеры. Мне кажется, ничего не стоило: он всей душой волновался о карьерах ребят, а вовсе не о своей, и упрямо надеялся, вопреки всему, на конечное признание всех их заслуг и талантов. Задуматься о себе самом он счел возможным только уже в Суони, когда стал генералом ЦКС, заместителем начальника престижнейшего отдела Свободного Поиска. А в тот, чарийский период, его тревожило совсем другое, потому что не успело миновать поветрие тотальной влюбленности, как Ливень подхватил стригущего лишая, а Марко — нехорошую болезнь, а потом Трефа чуть не забрали из группы в Лабораторию Стратегической электроники Разведуправления, потому что он ухитрился написать дипломную работу, здорово попахивающую Нобелевкой, а на все попытки Бати уговорить его малость сбавить обороты только отмахивался нетерпеливо: «Бать, да погоди… ты не понимаешь, тут такое…». Наконец Герман сообразил договориться с бывшим однокашником: работа Тофера вышла под фамилией однокашника, а сам Треф, получив золотой Университетский диплом, остался в группе. А потом Клыка ранили в Вельде, потом надо было готовиться к очередному смотру, потом ещё что-то случилось, потом ещё…

У Германа фон Шенны имелась масса поводов для волнений. Глядя на мужающих ребят, он вспоминал собственную буйную молодость, и в какой-то момент начал опасаться, что группа, при том, как её используют, выродится рано или поздно в банду бездушных головорезов, какие в изобилие бесчинствовали в колониях, огнем и мечем неся идеи «добра и справедливости» не ведающим истинной демократии народам. Как профессиональный разведчик, пугать Герман умел отлично, и очень скоро пал жертвой собственного искусства: он напридумывал кучу запредельных ужасов, и разволновался чрезвычайно; натащил полную казарму очень хороших, но очень запрещенных книг великих гуманистов; тщательно анализировал каждую операцию, стараясь свести к минимуму моральные издержки, с досадой обнаружил в себе склонность к занудным монологам о вечных гуманитарных ценностях, совсем было растерялся… и тут наконец осознал, что гипотетическая моральная деградация в группе всё не происходит и не происходит. Мальчишки исправно тянули носок на плацу, от громового «Хайль!» добрели лица самых строгих проверяющих; молодые волки бестрепетно участвовали в карательных операциях, без вопросов выполняли такие приказы, от которых даже матерый Батя скрипел зубами по ночам. А выполнив приказ, возвращались на базу, сбрасывали снарягу, шерстяные намордники и берцы, и через минуту уже с хохотом резвились в бане. И потом, ясноглазые, зла не помнящие, всем скопом или вычесывали блох у очередной ливневой шавки, или с плохо скрытым апломбом, сердясь по пустякам и обидно обзываясь, спорили о какой-либо книжной премудрости (бритве Оккама, например); или клянчили у Бати его парадный мундир — почистить ордена зубной пастой, а заодно подбить Батю на рассказ о каком-нибудь давнем приключении… Аристид читал в уголку Софокла, Треф гонял на компьютере очередную гениальную программу, Клычок сидел по-турецки на подоконнике с томом «Психологии», Мика чинил тренажер… Герман недоумевал и злился на себя, даже заподозрил чарийскую расовую теорию в правоте, а ребят — в эмоциональной тупости… А потом вдруг понял то, до чего давно уже додумался страдающий Магистр. Мальчишки не служили ни Альма-Матер, ни Родине — какая, к шутам, она была им родина! — ни чарийской военной доктрине: они вообще не служили. Они просто любили Батю, как умеют любить только сироты и невинно приговоренные.