Елена Четвертушкина - Нетленка

Учитывая, с чем пришлось иметь дело Герману, можно понять, с какой головы он выправлял им документы. Там, где набирал мальчишек Герман, арийцев быть не могло по постулату; с Хольтом и Рольфом понятно, зато Леон и Саул, судя по высоким скулам и задорными носам, были кастьлцы; темноволосые Юстас с Чаком — типичные юнийцы; Мика орлиным профилем и гривой вороных волос блистал чистотой суонийских кровей, а Марко с Аристидом, после того, как их отмыли, оказались безнадежными квартеронами.

…Герман набросал к именам приблизительные, по национальному признаку, фамилии, а потом, мотивируя свои действия конспирацией, просто перемешал оба списка. И получил следующее:

Хольт Аль-Сахаль

Леон Зарка

Марко Мюллер

Аристид Штром

Юстас Павилоста

Чак Норенс

Рольф Куэнка

Кристофер Ла Фьямба

Саул Латискум

Микаэль Пролеска

…И затем Герман стиснул зубы и принялся осуществлять свой план. Только теперь он стремился не создать супер-группу « имени мене », а спасти ребят. Вооружившись учебниками по детской психологии, в которые ему некогда было заглядывать, не подозревая, что на самом деле они ему ни за каким лешим не нужны, генерал страдал от жалости к ребятам и презрения к себе — за неуклюжесть и отсутствие специальных знаний. В полном отчаянии, руководствуясь, за неимением ничего другого, порожденной жалостью интуицией, он отдал Марко ключ от кухонных шкапов; купил Аристиду кило жевательной резинки; ночи напролет просиживал с Микой и Ливнем, гася малейшие попытки нездоровой активности поглаживанием по нулевой стрижке и колыбельной из «Порги и Бесс»; по три раза за ночь выводил Юту и Кристофера в гальюн; часами разговаривал с Саулом о смысле жизни; твердо и необидно объяснил Чаку общепринятую практику взаимоотношения полов; выбил спецпитание, учил всему, что знал сам, заставлял мыться горячей водой и обливаться холодной; и чистить зубы, и слушать серьезную музыку, и читал им вслух Дюма и Жюля Верна, и покупал в городе простые игрушки и самые дешевые леденцы — потому что затраты такого рода в смете предусмотрены не были, а Герман, помня свое счастливое детство, мучился необъяснимым чувством вины.

Он учил их играть в прятки и крестики-нолики, морской бой и казаков-разбойников. Когда ребята болели всеми мыслимыми болезнями, ухаживал сам, походя прививая навыки первой неотложной помощи и искусство чувствовать чужую боль. Проблема общения никогда не стояла перед обаятельным сыном барона фон Шенны, и он легко растолковал мальчишкам базовый закон человеческого общежития: твоё право махать кулаками кончается там, где начинается нос твоего соседа. Он играл с ними в футбол, и смастерил качели, а потом — ледяную горку, а потом — турник… Герман напрочь исчез из общества, перестал бывать у отца, наплевал на отпуск, выбросил из головы саму мысль об увольнительных, а если и выбирался в город — так только в аптеку и Детский Мир, и каждый раз так спешил обратно, что штатный шофер-ветеран, нетерпеливо пересаженный на пассажирское место, только Богу молился на крутых виражах.

У Германа не оставалось другого выхода, как использовать с ребятами то, чего навидался и научился у тарков: как и в далекой Суони, мальчишки начинали с нуля. Герман вырабатывал у них подвижность костей в суставах, и чувство равновесия, заставляя ходить по доске — сначала широкой и лежащей на земле, а потом — всё уже и выше. Учил прыгать всеми мыслимыми способами: вперед, назад, с шестом, с грузом; они часами висели на руках, и ходили на руках, учились подолгу сохранять неудобную позу. Тарки натаскивали детей сурово, но бережно — так же поступал и Герман. И очень скоро найденыши перестали болеть, приобрели нормальный вид, избавились от шокирующих отклонений, научились петь чарийский гимн, варить кулеш, делать шпагат, не ссориться, бойко читали и писали, и ходили за Германом хвостом.

Не жалея времени на веселые и азартные игры, он учил их походя навыкам настоящих профессионалов. Быт их устоялся; постепенно определились характеры, привычки, профессиональные склонности и профессиональные показания. Германовыми молитвами мальчишки постепенно вытягивались в настоящих орлов, малость, впрочем разнопёрых; вскоре они догнали и перегнали сверстников-арийцев, и… напрочь поссорили Германа с отцом.

Года два с начала эксперимента Магистр честно держал слово, и никаких отчетов не требовал. Но наконец, не видя сына, не имея ни малейшей информации о причинах такого яростного затворничества, он в какой-то момент пожелал узнать, что, собственно, происходит. Приехав на базу лично и без предупреждения, он был неприятно удивлен пугающей худобой сына и скандально-интернациональным составом будущего спецподразделения. Состоялся тяжелый разговор. Припертый к стене, Герман клялся, что чувствует себя прекрасно, не болен, и в своем уме. Естественно, он никак не собирался откровенничать с папой по поводу причин такого странного подбора кадров; без объяснений же все выглядело, мягко говоря, саботажем. Прекрасно отдавая себе отчет в полной безвыходности ситуации, боясь одного — расформирования, Герман истово выпятив грудь, подбородок и глаза на начальство, доложил, что не имел вовсе намерения рушить национальную внутреннюю политику, и подрывных намерений, никак нет, не имел, а с происхождением ребят напутал по глупости. Однако Магистр располагал фактами, и факты эти были возмутительны: подростки-унтерменши по физической и теоретической подготовке выдавали показатели, ставящие отечественные спецшколы прямо-таки в унизительное положение. Одна радость, что Отто фон Шенна уж никак не меньше сына любил чарийскую армию, поэтому от совсем уж кардинальных мер себя удержал — лишь заметил брюзгливо, что не велика честь генералу возиться с ублюдками; Герман в ответ только глазами сверкнул; на папино приглашение в гости холодно сослался на крайнюю занятость, а назавтра уже выслушивал по телефону от одного из братцев радостную весть о своем разжаловании в полковники. Герман дернул плечом, и продолжил свои занятия.