Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

Мы нашли и нескольких живых: это были безумные от горя существа, сплошь покрытые гнойными бубонами размером с кулак, лохматые, дрожащие от страха и немощи, – они первые кричали нам, чтобы мы не приближались и ничего не трогали.

И мы – отряд князя Хлуда – вышли из Семендера, не взяв ничего. Ни монетки, ни золотой подвески.

Потом, отойдя от города на половину дневного перехода, мы сняли с себя все наши брони, всю одежду, и оружие тоже.

Мы зажгли костёр и бросили всё в огонь, чтобы очиститься.

И сами ходили, прыгали через тот огонь много раз, до тех пор, пока не сожгли себе бороды и волосы на причинных местах.

Мы спалили всё, что могло гореть, всю свою обувь и одежду, сапоги и штаны, все ремни, пояса, меховые плащи, фляги, мешки, кошели и спальные шкуры.

Потом мы сильно напились и уснули.

Наутро мы достали из огня то, что не сгорело: наши ножи и топоры.

Так, – голые, обожжённые, подавленные величием смерти, с одними только ножами, – мы вернулись из того похода.

Змеева лёжка, покрытая гниющими останками, теперь напоминает мне город Семендер.

Непосильно человеку видеть такое скопление мертвецов: людей ли, зверей – неважно.

Люди ведь тоже сначала звери, а уже потом – воины, волхвы и влюблённые девочки.

За тыном меня ждёт первая неудача: завершая прыжок, Тороп подвернул ногу. Смотрит виновато.

Спрашиваю, может ли идти, – он спешит кивнуть.

Потыка съедает любопытство, он оглядывается, морщится от запаха.

– Ты, – говорю я ему, – хотел найти древнее оружие. Вот, держи.

Поднимаю с земли каменное топорище: ремни сгнили, рукоять вывалилась. Протягиваю. Потык улыбается: понял шутку. Взвешивает в руке клиновидный кусок гранита и небрежно отбрасывает.

Лично я не обхожусь с оружием так неуважительно, особенно с оружием древних щуров; но теперь не время делать замечания молодым.

Я на ровной дреже, я готов к бою, и сердце стучит мерно, хотя и чаще, чем обычно.

Огибая холмы из костей и напластования змеева дерьма, мы идём к месту, держа огонь в широко расставленных руках.

– У него только один глаз, – говорю я. – Другой давно выбили. Это было трудно. Четверо воинов пострадали, чтобы лишить гада половины зрения. Там на каждом глазу – по два бронированных века. Ничем не достать, только рогатиной с железным остриём. Так что вы не лезьте. Чтоб его ослепить, есть другой способ. Надо сбоку встать и бить его по глазу огнём…

– И по ноздрям! – добавляет Тороп. – Чтоб нюх отшибло.

– Да, – говорю я, – нюх у него в десять раз сильней, чем у собаки. Но даже если мы выбьем ему второй глаз и сожжём обе ноздри, он всё равно будет нас чуять. У него в голове, подо лбом, есть третий глаз. Как у старых ведунов. И этот глаз видит особым зрением. Так что не мечтайте сделать его слепым и глухим. Он всегда будет знать, где вы находитесь. Он в любой миг рванётся и перекусит вас пополам. Любой из нас может тут лечь – и смотреть, как гадина пожирает его ноги. Помните это.

Увидев свет шести сильных светочей, змей громко хрипит и двигает передней лапой, желая, наверное, отползти от троих людей, шагающих прямо на него.

– Не бойтесь, – говорю я. – Он чует чужой страх.

И показываю на примере, почему гада можно не бояться: отбрасываю огонь в стороны, выхватываю дубину, подбегаю к морде со стороны правого, выбитого глаза – и с полного размаха, от всего плеча даю змею по голове.

Он стонет, сотрясается. Ему больно.

Никакая броня, даже древняя костяная броня чудовищ из давно минувших времён, не может защитить от удара хорошей дубины.

Мы бьём его втроём, сменяясь. Один суёт огонь в глаз и ноздри, двое других охаживают по морде и по лбу.

Самые длинные рога на голове змея сбили наши предки, деды и прадеды, снесли ударами мечей и топоров. Однако меж длинными рогами есть рога покороче. И когда бьёшь – надо стараться, чтоб дубина не попала в конец такого рога, иначе дерево расщепится и придёт в негодность.

Бывает – возникает чувство, что бить его совершенно бесполезно. Лупишь, словно в твёрдый камень. Сильная отдача в ладонь сушит всю руку, от пальцев до локтя. Но на самом деле удары достигают цели – змей их чувствует, даже если молчит и не двигается. Это понятно по его дыханию: после каждого удара оно прерывается, как будто тварь мечтает умереть.

Но что-то важное – может быть, воля богов – мешает ему отойти в другой мир, и гад снова набирает воздуха в свои обожжённые, истерзанные ноздри.

Потык бьёт, не сберегая силы. Он левша. Дубина, которую я давеча сделал, явно ему тяжеловата: завтра весь лучевой сустав мальчишки распухнет и потом будет несколько дней болеть.