Андрей Рубанов - Финист – ясный сокол

И показывает то, что дала ей ведьма: маленький глиняный бутылёк, обшитый тонкой кожей.

Цветастая юбка Марьи спереди изгваздана землёй: видать, упала, когда прыгала через тын. Теперь девка торопливо сбивает грязь с подола: не хочет выглядеть замарашкой.

– Не забыл, – говорю я. – Но ещё рано. Он не угомонился.

Девка шагает ближе к морде гада. Её движения выказывают совершенное бесстрашие.

Я вижу: гад открывает глаз и смотрит на Марью: вертикальный зрак чёрен как уголь.

– Эй, – зовёт Тороп, – стой на месте.

Но Марья не слушает.

Прежде чем я успеваю что-то сделать, она подходит вплотную к Горыну и кладёт ладонь на его морду.

Ноздри змея раздуваются, и девку окатывает волна тухлого выдоха.

Я прикидываю, что будет, если гад сейчас её убьёт. И понимаю: ничего не будет. Просто ещё одна случайная жертва собственного безрассудства. Просто ещё один неприкаянный человечек, явившийся в нашу долину невесть откуда, сгинет зря. Никто не оплачет его смерть, никто не напьётся на поминках. Старая ведьма нас отругает, и, наверное, проклянёт. Но, с другой стороны, мы ничего не должны ведьме, мы шли сюда бить змея, а не следить за посторонней девкой.

И мне кажется, что если тварь сейчас перекусит Марью пополам – я буду единственным, кто пожалеет о случившемся.

Ну и мальчишка Потык, разумеется, тоже пожалеет.

И я подбегаю к девке, хватаю её за волосы и оттаскиваю.

– Пусти! – кричит Марья, вырываясь.

Глиняный бутылёк падает на землю. Марья отпихивает меня с невероятной силой. Змей сипло рычит и поднимает морду. Малой Потык подбегает тоже: хватает меня за локоть, пытаясь вынудить отпустить девку. Ему кажется, что я, намотав на пальцы девкины волосы, наношу ей вред.

На самом деле нет ничего верней, как оттащить человека за волосы, если он полез в зубы собственной смерти, по наивности, или упрямству, или в помутнении разума.

Поэтому я, одной рукой отволакивая девку прочь, другой рукой сую мальчишке оплеуху, и он отшатывается, и смотрит на меня с гневом, а я в ответ – смотрю так, чтоб он понял: одно слово – и я вломлю ему ещё раз.

Змей рычит утробно, и снова встаёт, резко поджав под себя все четыре когтистые лапы: это выглядит как судорога, как болезненный отчаянный рывок: тварь пытается развернуться мордой к нам.

Теперь подбегает Тороп. Он тоже понял, что змей ожил и намерен ударить.

Тороп – молодец, он соображает быстро. Почти так же быстро, как настоящий воин.

В одной руке у Торопа дубина, в другой – нож.

Тороп подскакивает и бьёт дубиной снизу вверх, изогнув крепкое плечо, точно под челюсть змею.

Такой удар и в кулачной драке меж людьми хорош, и змею не нравится; гадина рычит и оседает на задние лапы.

Замечательный удар, думаю я, прямо по поговорке: «На жопу посадил».

Змей ревёт, в его вопле больше тоски и обиды, чем собственно боли.

Он поворачивается к нам боком, и вдруг – бьёт хвостом.

Хвост ударяет, как плеть. Все знают, что плетью больней, чем палкой. Палка бьёт концом, а плеть – хлёстом.

Только вместо плети тут живой дрын толщиной в обхват, сплошь покрытый шипастой костью.

Мне и Марье попадает в грудь и живот. Куда попало другим – я не вижу.

Я отлетаю далеко прочь и обрушиваюсь боком в кучи гнилых костей.

Дышать не могу: мне прилетело точно под нижние рёбра. Однако броня смягчила удар.

Я лежу лицом в голую землю, пахнущую лебедой и щавелем.

Теперь мне нужно любой ценой встать и поднять оружие: иначе меня убьют.

По многолетней привычке я не выпустил из пальцев рукоять дубины. Я кое-как встаю. Я могу сражаться; ударом мне отбило живот, пах и грудину: но если что-то сломано – то два или три ребра. Руки и ноги слушаются.

Я смотрю, где враг.

Змей пребывает на том же месте, но теперь лежит на боку, и меня накрывает ощущение приближающейся смерти. Я смотрю на его бугристое неподвижное тело и понимаю, что гадина вот-вот подохнет.

Рядом с собой я вижу и девку: ей досталось не так сильно, потому что удар пришёлся по мне.

Марья оглушена, ушиблена, но на моих глазах встаёт, резко оттолкнувшись ногами и выхватив нож из ножен.

Теперь снова понимаю, что она – воин, как и я.

Мы поднимаемся на ноги, переглядываемся.

Мы целы и почти невредимы.

Я не могу сдержаться: хватаю Марью за плечо и прижимаю к себе, глажу по волосам. Она горячая, она дрожит вся.

Впервые в жизни я не думаю о своей любимой Зоре, – мои мысли занимает другая женщина.

Выходит, что я – совсем не однолюб. Но это меня не расстраивает.