Лев Трутнев - Живи и радуйся

– Степь или степ? – не понял я его.

Алешка рассмеялся.

– Понесло в степь, так говорят, а танец – степ, или чечетка. Был у нас, в разведроте, один парень, москвич, из какого-то кордебалета – он и учил желающих степу на отдыхе, после походов в тыл, за языком. Вот я и натоптался в той учебе. – Красов примолк. Лицо его помрачнело. – Жалко Олега – осколками его прошило, когда нас минами на нейтралке накрыли…

Светился день. Дремали в безветрии леса, а мне представилась темная ночь, всполохи взрывов, лучи прожекторов, и несколько человек в маскхалатах, ползущих в густой траве, и вспомнилось, как я когда-то ползком подкрадывался к журавлям, изнемогая от потери сил, но то был день и мирная тишина, а каково ползти под пулями и ночью.

Минуло еще почти два года. Я окончил седьмой класс и настраивался на учебу в райцентре. Десять лет, прожитые в деревне, научили меня выполнять не только различную работу, благодаря чему я вполне мог вести самостоятельную жизнь без посторонней помощи, но и зарядили многими знаниями из глубинок народной мудрости, укрепили духовно и физически. В то же время, общаясь лицом к «лицу» с природой, я узнал такие её сокровенные тайны, какие не почерпнуть ни в каких учебниках и книгах, да и при иной жизни.

В Библии писано: «…тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и не многие находят их». Исток того пути – детство и отрочество, юность. Именно в те годы человек формируется как личность, как равноправный член общества, как гражданин. Тогда же и определяется его жизненная стезя. Пусть туманно, в сомнениях и разбегах по иным сторонам, но узнаваемо. В народе эту вероятную предсказуемость называют судьбой. Хотя о превратностях судьбы философы спорят веками и конца этому спору не видно. Не втягиваясь глубоко в этот спор, полагаю, что и судьба влияет на человека, и человек на судьбу. По крайней мере, у него всегда есть выбор подвижек по жизни. А выбор тот зависит от духовных и наследственных качеств индивидуума, его жизненного опыта, приобретенного в общении с людьми.

Правильно или неправильно впитал я в себя всё, что виделось и пережилось за нелегкие годы войны и в послевоенное время, судить не мне. Так или иначе, но глухая деревня научила меня движению по жизни, отношению к людям, благодаря чему я, через огромные сложности и перипетии, смог найти в себе силы подняться в духовности до высоты заметного интеллекта, признания общества, ненадуманного патриотизма, к Богу.

Путь этого становления и выписался в предлагаемом повествовании хотя и не полностью, но вполне объемно и узнаваемо. Что из этого получилось – судить читателям.

Никто из моих одноклассников не собирался продолжать сидение за партой. Тому было много причин: кто-то учился слишком слабо и не рассчитывал одолеть более сложные предметы, кто-то страдал из-за нехватки одежды и обуви, а кто-то решил зарабатывать себе на хлеб самостоятельным трудом. За войну и первую послевоенную пятилетку, когда из скудных сельских амбаров и сараев выгребалось почти всё, люди обнищали до крайности. К тому же у многих ребят отцов и братьев унес фронт: ни тебе опоры – ни тебе трудовой поддержки. Живи – как можешь. Вот и подались мои сверстники кто в город на заводское или фабричное обучение, а кому-то повезло и с училищем или даже с техникумом.

Мне повезло в другом: у меня был дед. Да какой! Трудолюбивый и удачливый в любом деле. Он и сшил мне к концу августа новые сапоги из самодельной телячьей кожи. Кроил их и выводил на колодках деревенский сапожник Прокоп Семенишин, а уж в остальной работе дед постарался сам. Не ахти какой красы получилась обувка, но удобная и, главное, – крепкая, без заплаток и скрытых прорех. И рубашку из сохранившейся отцовской сорочки сгоношила мне матушка на старой, еще бабкиной, «зингеровской» машинке, зачастую ходившей по рукам и обшивавшей полдеревни. Штаны подошли дедовы, бывшие выходные. Мешковато они сидели на моих ягодицах, свисая гармошкой к сапогам и собираясь складками на поясе, но других не было и не предвиделось – кое-какие деньги, перепадавшие в хозяйстве, уходили на уплату налога, и про новые покупки даже мечтать было совестно, не то чтобы клянчить их. Пиджачишко – еще сохранился давний, купленный на вырост за деньги, пришедшие за погибшего отца, хотя и тесноватый, но сносный. У других и этого не было, и потому я один, благодаря деду, судьбе, а может быть и Богу, замахнулся на среднюю школу.