Лев Трутнев - Живи и радуйся

Азартно зашуршал я лыжами по следу и скоро заметил темные брызги крови, и радость прошла жгучей волной по всему телу…

Пока тянул лыжи вдоль борозды следов со стежками крови – вовсе выдохся, и в лес, в тальники, в затишье зашел еле-еле двигаясь. Первая же валежина притянула меня, слегка скрипнув под легким моим телом.

Между тем захмурилось небо, зачастило снежными брызгами, замелькавшими в березовых ределях. Поняв, что нужно спешить – запахло пургой, я волевым усилием поднялся и снова стал толкать опостылевшие лыжи в снежное нутро…

«Козел» увяз в одном из сугробов в ивняках, неестественно откинув голову. Но радость удачи уже прошла, отгорела, уступив душу умиротворенному спокойствию.

Пока я свежевал добычу, снег забился в диком неистовстве, зашил не только березняк, но и ближние кусты. С трудом отделив коротеньким ножиком одну заднюю мякоть, я сунул ее в заплечный мешок, а остальную тушу закидал снегом с расчетом вернуться к ней с санками…

Когда я выбрался на край леса, все потонуло в снежном круговороте, даже оглянувшись назад, я с трудом разглядел ближние деревья. Страх остренько щекотнул что-то в груди, погнал в голову тугой накат крови – я понял, что случилось нечто страшное: начиналась метель. Та, редкая, какая бывает в сибирскую зиму раз-два и то не каждый год, и горе тому, кто окажется в ее объятиях среди голой степи. Да и в лесу не легче, хотя при опыте, с топором и спичками все же можно спастись. Но у меня не было ни топора, ни спичек. Да и силенок не особенно еще накопилось по не ахти каким годам и не сытному времени…

Стог! Память сразу нарисовала мне его – крутобокого, приземистого, емкого… Еще не совсем осмыслив свои действия, я ринулся к едва заметным ивнякам, пытаясь найти по их краю свою старую лыжню, пропаханную почти на всю глубину снежного навала, и разглядел её под жгутами бьющегося тугого вихря. Метельная лавина, упавшая с такой густотой, что плотность ее почти ощущалась, еще оставила выплески затвердевшего снега по краям лыжных борозд. По ним, низко клонясь и приседая, снова потянулся я в разбеге, опасаясь, что где-то там, на пути к стогу, этот едва заметный след исчезнет и тогда – конец: ни леса не найти, ни стога… Итак, колотясь в лихорадочном ознобе, то острым взглядом, то интуитивно находил я эти чуть приметные остатки лыжни, падая на колени и поднимаясь в отчаянных порывах. Вихрь пронизывающего, жгучего ветра втягивал меня в бешеный круговорот пурги, чуть ли не отрывая от лыж, и порой казалось, что только они, эти тяжелые лыжи, и удерживают мое тело от страшного полета в студеную темноту. Прохваченный до костей холодом, объятый шальным страхом, трепыхался я в надежде на спасение. Одна мысль билась подобно хлеставшему со всех сторон снегу – уйти от бегущей по пятам погибели, спрятаться в сухое нутро стога! С ней, с мышечной болью в ногах и спине, я и уперся в стог, и рухнул под его крутизну на колени. Одежонка, кое-как утянутая опояской, забитая снегом по всем прорехам, закоробила тело влажной стылостью, поплывшей по худой хребтине. Быстро, пока не совсем окоченели руки, я стал выдергивать душистое сено, подрываясь под стог и отгораживаясь от неистовых снеговых всплесков, вдыхая вместе с ароматом трав летнее тепло, таившееся в глубине этой огромной кучи сена. Быстрее! Быстрее! И скоро лишь мои залатанные над ягодицами штаны еще пузырились пробивным ветром, да в голенища валенок протискивались настырные снежинки. Так, работая руками без перерыва, врылся я в стог почти до самой его середины и затих там, сразу расслабнув и успев лишь подтянуть к правому боку незаряженное ружье.

Оказавшись в тесном беззвучии, сухости и тепле, измотанное и настуженное мое тело замерло в изнеможении. Почему-то промелькнули в памяти слова, слышанные от деда: закутило-замутило, где кого захватило – там и ночуй… Мысли поплыли медленно, растворяясь в воображаемом снежном вихре, и скоро я сам полетел над полями и лесами вместе со снежными потоками, охватывая взором мутную пелену пространства…

Никаких снов я не видел и, проснувшись, вмиг все вспомнил, ощутив особую бодрость и заметив слабую искорку света, бродившую далекой звездочкой в путанице трав. Осторожно я стал выползать из своей схоронки ногами вперед, выталкивая валенками рыхловатый сенной кляп.

Яркое солнце шибануло чернотой в глаза, на миг ослепив. Снег, искрящийся до каждой крупинки, лежал ровной россыпью, никем не потревоженный. Я быстро вскочил, поняв, что день катится к обеду и что теперь меня потеряли. Накинув лыжные петли на валенки, я двинулся к дальнему, густо чернеющему лесу, за которым плавала в снегах моя деревня.