Лев Трутнев - Живи и радуйся

В новом наряде я и собрался в райцентр. Свидетельство за семь классов круглилось одними пятерками. В придачу к нему отливала позолотой букв «Похвальная грамота» с портретами вождей по правую и левую сторону развернутого листа, потому и не было у меня никаких сомнений в возможности зачисления на дальнейшую учебу, хотя некоторое волнение и щекотало – впервые выпархивал я из родного гнезда. То, давнее, довоенное время, когда мы жили в городе, смутно-смутно рисовалось в памяти нагромождениями деревянных и каменных домов, витринами магазинов, людской толкотней, постукиванием трамвайных колес, тугим наплывом заводских гудков… Но все это маячило в сознании трепещущим маревом, растворяясь и ускользая в деталях.

– Надо бы матке с тобой сходить в Иконниково, да разве председатель отпустит – самая страда горит, – оглядывая меня, крутил усы дед. – Ты там поосторожней, хулиганья по улицам не мало шастает, не лезь на рожон…

С этими напутствиями деда, с его теплотой в голосе и двинулся я по проселку за Агапкину poщy, подковой охватившую полдеревни.

Леса, леса и леса – березово-осиновые, с ивняковыми кружевами по опушкам, с витиевато натекшими среди них травяными полянами, то раскиданными небольшими лоскутами, то далеко убегающими в открытое пространство. И все это мило, знакомо с глубины детского возраста, с того дня, когда я впервые окунулся в таинство зеленой купели.

Петляла и петляла дорога по лесам, и с легкостью в теле, с тихим восторгом шел я по ней, примечая новые очертания лесных опушек, гущину затемненных чащоб и зеленые переливы трав. Думалось про нашу сельскую школу, дом, охоту… Мысли перескакивали с одного на другое, уводя в даль детских лет и вновь возвращая к задумке о том, что могло ждать меня впереди. Но все это проплывало вскользь, не задевая душу. И как-то сразу, в распахе между лесами, открылись далекие еще мазки серых строений, над которыми черной спицей торчала высокая труба, a потом поднялись и белесые надстройки словно такелаж закопченного парохода, увозившего меня с матерью из областного города к пыльной станции, забитой повозками и людьми…

В широте пространства утонули последние лески, и грудой растянутых по горизонту домов ломко оконтурилось Иконниково. Два-три километра до него я проскочил быстро, в порыве затаенного любопытства, и тесноватой, разъезженной телегами улицей, торопясь, от палисадника к палисаднику, стал углубляться в жилую гущину деревянно-кирпичных построек. И чем дальше я уходил от края села, тем тревожнее становилось на душе в этом лабиринте улиц и переулков, ограниченном мире глухих заборов и дворов.

Изредка встречались мне прохожие, все больше женщины, проходившие мимо с равнодушным безразличьем. Да и я старался особо не пялить глаза. Странно лишь было, что живые люди совсем не чувствуют друг к другу ни интереса, ни тепла – вроде проходят мимо кучки навоза. Даже старушка, которую я спросил про школу, и та сразу не остановилась, а лишь после того, как я раза два ее окликнул.

– Видишь трубу высокую? – Старушка махнула дряблой рукой. – Держись на нее. То маслозавод. Выйдешь к нему, а за садом крыша железная в сурике – то и есть твоя школа.

Ближе к центру села улицы стали чище, зеленее, хотя все такие же, разбитие и пыльные. У одного из больших домов я заметил грузовую машину, и сразу чем-то давно забытым повеяло с запахом бензина, нагретого железа, резины… Город, давний город дохнул на меня воспоминанием….

Школа была огромной, двухэтажной, рубленой в крест из добротного сосняка, окруженная запущенным садом. Широкие окна здания будто всасывали взгляд, топя его в полутемной прохладе классов и коридоров. Стукнуло сердечко ропотно, притихло, ноги потяжелели, когда я ступил на высокое крыльцо.

Коридор остановил меня своим простором: в нем и разбежаться было не боязно. Не то что в нашем – деревенском: пять шагов кинешь и стопорись.

– Вам кого, мальчик? – услышал я из темного угла и увидел женщину за маленьким столиком, на табуретке, с лету, со свету ее было не разглядеть.

– Пришел документы сдавать в восьмой класс, – сдержал я голос и без того громковато прозвучавший в высоких потолках.

– Ступай по лестнице наверх. Там – третья дверь справа…

Полы и лестницы были обшарпаны местами до деревянной белизны, но свежие побеленные стены еще пахли известью.

Массивные ступени лестницы даже ничуть не вздохнули под моими легкими шагами. Крашенные белой краской двери блеснули на меня свежиной лака, солнечными бликами из распахнутых окон.