Лана Барсукова - Любовь анфас

Небо Москвы означало бездомность. Но она купила квартиру. Спустя годы, когда слышала разговоры про то, что это невозможно, не спорила. Пусть думают что хотят. Не пристало красивой женщине рассказывать, как стройность держится на овсяной каше, потому что на этой неделе надо заработать на квадратный дециметр крыши под этим долбаным московским небом. Вспоминая ту жизнь, удивлялась, как выдержала. Ей доставляло удовольствие дразнить других, возбуждать зависть. Да, она на каблуках, легкая, красивая (ну или эффектная), самостоятельная. Но в гости не звала, ни-ни. Там не было холодильника, и продукты покупались строго по площади подоконника, из щелей которого дуло. Потом все пришло. Но ушли годы.

Мужчины в эту картину мира не вписывались. Она быстро поняла, что не умеет их потреблять. Они означали для нее расход энергии, которая нужна была для другого. Чуть-чуть драйва, а потом мечтания, страдания, ожидания… Понимала, что надо с ними по касательной – слегка, в свое удовольствие, – но врубалась до упора. Вообще была топорной в этом смысле. Быстро поняла, что ничего не поделать, и тему закрыла. Знала, что ей не дано потреблять, а значит, потреблять будут ее. А нечего! Жила в режиме сбережения жизненной энергии.

Потом она вышла замуж – удачно, по общему мнению. Годы шли под знаком полного штиля. Если волну и гнала, то только она. В ответ молчали или хвалили. Терпение у мужа было какое-то библейское. Она понимала, что это любовь. С его стороны. Иначе откуда человек черпает силы? Подарила ему двух дочерей. Пожалуй, именно подарила. Вручила перевязанные атласной ленточкой орущие свертки, как красиво упакованные подарки.

Где-то глубоко жила мысль: что-то важное упущено. Нет, это была даже не мысль, а как бы ее прообраз, смутное чувство, которое приходило ночью. Наверное, подкрадывалось во сне, пользуясь ее беспомощностью. Она просыпалась и не понимала: все хорошо, а плохо. Не стала себя обманывать, созналась – душа просит любви. Но мало ли кто, что, о чем и почему просит. Знание свое держала при себе и ничего не меняла. Просто стало очевидно, что есть душа и у нее свои запросы. А у нее – свои.

Но запросы души не проходят бесследно. Они растворяются в воздухе, который пахнет весной. И из пропитанного мечтами воздуха, из ночных тревог, из оборванных мыслей появляется нечто, меняющее жизнь. Так в ее жизни появился он. Точнее, появилась она – приехала в командировку в Тбилиси. Нет, он не был красавцем. Но в нем оказалось то, что душа опознала: мое.

Потом – письма. Что с них взять? Крючки на экране. Но на этих крючках стала висеть ее жизнь. День проходил как материал для нового письма. Ценность любого события определялась тем, стоит ли об этом писать ему. Мысль о том, что он мало пишет о себе, а больше желает ей прекрасного дня, как-то не посещала ее. Это были не письма, а ежедневные дозы счастья. Она подсела на них.

Наконец-то удалось выслужить новую командировку. Мечты цеплялись за воспоминания: он резко разворачивает и целует, и не говорит, а захлебывается: «Какая красивая!..» Она пропускала сквозь себя эти мгновения вновь и вновь. Примерно с этой точки должно было, по ее мнению, начаться продолжение их истории.

Чемодан был неподъемный, она грузила наряды, как приданое счастливой встречи. Ведь впереди была неделя! И, конечно, все время, что не занято работой, они будут вместе. Вместе есть, вместе спать, вместе гулять. А как может быть иначе с мужчиной, который писал такие письма? Даже сапоги на низком каблуке забраковала. Выйдет с работы без каблуков, а там – он. А она не на высоте. На каблуках, конечно, целыми днями тяжело, но разве это втолкуешь ликующей душе. Джинсы впервые не полетели с ней в командировку.

Понять она не успела. Но чувство в аэропорту, где он ее встретил, было отчетливое: нет, она не вызывает былого восторга. И от ее усилий все наверстать выходит только хуже. Как будто сломалась волшебная палочка. Ее трясешь, а вместо ярких искр тухлый дымок. Упрекнуть его было не в чем, но она почувствовала: проиграла. Как это объяснить? Да никак. Чувство сродни тревоге. Он не захлебывался, дышал ровно. А она – нет. И это было больно, буквально физически. Оказывается, душа – не образ, она есть в плоти, она болит, ноет, просит лекарства. То есть его.

Их прежняя встреча завершилась у ворот гостиницы, он просил хоть чуть-чуть еще постоять, не уходить. Ровно на этом же месте закончился вечер их новой встречи. Может быть, она поэтому выбрала ту же гостиницу. Надеялась на дежавю. Но теперь они словно поменялись ролями: она не хотела уходить, а он был не прочь погреться дома. В действие вступил банальный, избитый, растиражированный в дешевых сериалах закон: чем больше желала она, тем меньше – он.