Захария Станку - Как я любил тебя

— Давненько ты не показывался у нас, Пинтя.

— Сказывали, будто ты помер, Пинтя.

— Добро пожаловать, Пинтя!

— Здравствуйте! — во весь голос ответствовал пастух. — Здравствуйте все!

— Здравствуй, брат! — воскликнул подошедший отец Трипон. — Здравствуй, брат!

Отец Трипон обнял пастуха. Да так, что у того захрустели кости. В свой черед и пастух обнял священника. Кости гагаузского попа затрещали еще громче. Потом пастуха принялись тискать и другие гагаузы. Его обнимали, целовали, слюнявили. Особенно бабы. Женщин помоложе Пинтя обнимал до хруста в костях. Наконец он потребовал бутыль ракии и весело со всеми чокнулся. Выпил. И сказал:

— Я приехал из самой Тулчи. Верхом на своем осле. Только-то у меня и осталось, братья, что осел да вьюк…

— А овцы?

— Овец украли какие-то подлые разбойники. Наверное, турки… А может, македонцы… Как тут узнаешь.

— И ты, стало быть, отправился на розыски?

— Отправился. Но… как говорится:

Бабы и мужики в шутку всплакнули, причитая по пропавшим овцам Пинти. И снова принялись за цуйку. А потом опять запричитали по овцам:

Но пастух не падал духом:

— Ну, хватит ныть. Оставим слезы дьяволу. Лучше я вам спою и на волынке сыграю.

— Сыграй, Пинтя. Спой нам…

Он покрепче надул мехи волынки. Открыл клапан. Волынка запищала тонко и пронзительно. И Пинтя запел под ее писк:

Вздыхала волынка. Вздыхал Пинтя. Глубоко вздыхал и его преподобие отец Трипон. Люди в трактире молчали. Одна из женщин потянулась ко мне, зашептала на ухо:

— Сейчас начнется потеха. Либо за ножи возьмутся, либо помирятся и целоваться будут.

— Не понимаю.

— Был бы ты из наших, все бы понял, сосунок… Думаешь, кто главарь всех воров в Добрудже? Наш отец Трипон. Прежде чем стать священником у нас в Коргане, он десять лет на каторге маялся, в соляных копях, около Тыргул-Окна.

— За какие грехи?

— За угон скота да за убийство в Дельте, а еще за кражу товаров с пароходов в Сулине. Знаменитый вор наш отец Трипон, великий разбойник, но и великий святой.

— Святой?

— Мужик, который обходится без баб, — святой, а отец Трипон хоть и вдовый, а обходится.

— Вздор! Не может такого быть, чтоб поп, побывавший на каторге, мог в церкви служить. Быть того не может, чтоб священник-вдовец без баб обходился. Вы смеетесь надо мной.

— Да нет же, сосунок. Отец Трипон поставлен господином Бицу, префектом Констанцы. Воры платят выкуп отцу Трипону, а отец Трипон — префекту.

— А, тогда другое дело. А бабы… как же насчет баб?

— Он и тут своего не упустит. Такого ловкача еще поискать!

И они описали мне все без обиняков. Я сделал вид, будто ничего не понимаю, и поискал глазами трактирщика. Как всякий трактирщик, он был весь глаза и руки: глаза — чтобы кто-нибудь его не надул, а руки — чтобы быстро обслуживать посетителей. При всем усердии он едва-едва управлялся. Трактир тонул в махорочном дыму. Гагаузки, разгоряченные ракией, которая обжигала горло и нутро, совсем забыли стыд, начали прижиматься ко мне, щекотать и щипаться. Чтобы охладить их пыл, пришлось довольно сильно оттолкнуть их локтями. К тому же меня разбирало любопытство — чем заняты отец Трипон и овчар. Я стал внимательно наблюдать за ними. Поп-гагауз, спокойный и невозмутимый, поглаживал пятерней густую рыжую бороду и басил:

— Так ты говоришь, дружище Пинтя, овец твоих угнали разбойники. И остался ты без овец. Что же ты собираешься делать теперь, дружище Пинтя? Чабан без овец уже не чабан.

Пастух сощурился. Карие глаза его сверкнули.

— Да, остался я без овец, но всемогущий господь и этот нож помогут мне их разыскать. Я шел от села к селу, от дома к дому — и выследил воров. Теперь до них рукой подать.

— А собаки… Что стряслось с собаками, которые стадо стерегли? А, Пинтя?

— Отравили их. Воры отравили. Жалко мне собак, но еще пуще овец жалко, отец Трипон.

При этих словах он вытащил из-за пояса широкий обоюдоострый нож и стал им поигрывать. Отец Трипон не выказал никакого удивления. Даже не взглянул на нож. Подошел к стене, где висела его икона, трижды перекрестился, трижды привстал на носки и поцеловал черно-желтый лик святого Варнавы. Потом обернулся к пастуху.

— Эх, Пинтя, Пинтя, олух ты, Пинтя! Вместо того чтоб ходить с ножом, ходил бы лучше с серебром. Вот что шепнул мне на ухо мой всемогущий мудрый покровитель святой Варнава.