Захария Станку - Как я любил тебя

Черно-желтый святой на иконе ничего не ответил. Но попу послышался какой-то ответ. Он снова трижды перекрестился. Трижды поднялся на носки и трижды поцеловал икону.

— Благодарю, святой Варнава, благодарю тебя… И будь здоров, святейший… Будь здоров… При жизни ты много страдал… Но я повеселюсь и за тебя. Много горя и бед выпало тебе на долю, прежде чем ты стал святым, святой Варнава!

Пока рыжебородый поп разглагольствовал, в трактире все стихло, слышалось лишь жужжание мух, что вились вокруг баранок, связками висевших под потолком.

— Ну а теперь, трактирщик, тащи цуйку… Старую крепкую цуйку, трактирщик…

— Старую, отец Трипон… Крепкую, отец Трипон. Мы ведь знаем ваши вкусы, отец Трипон.

— Мои вкусы? Нет, вкусы святого Варнавы, трактирщик. Я пью вместо святого Варнавы, трактирщик, только вместо святого Варнавы. Я и веселиться буду за святого Варнаву. Потому как святой Варнава просвещает мой разум. Потому как… святой Варнава помогает мне в трудную минуту. Потому как…

— Известное дело, отец Трипон. Вы пьете заместо святого Варнавы, а выпимши бывает ваше преподобие.

Отец Трипон пропустил мимо ушей глупую шутку трактирщика. Повеселев, принялся чокаться со всеми. Чокнулся и со мной.

— Послушай, — спросил он меня, — ты ведь слуга соргского старосты?

— Да, батюшка, служу у татарина.

— Что ж… Татарин тоже человек… Хоть и в церковь не ходит, и вина не пьет. Но с татарином из Сорга у меня особые счеты. Татарин из Сорга взял в услужение христианина…

— Я нанялся к нему по доброй воле.

— К тебе у меня никаких дел нет. А вот с татарином из Сорга мне придется свести счеты, хоть он и староста.

В трактире все пили ракию. Пили без меры и удержу. Пили, как я воду. Первые полчаса я, чужак, держался в стороне. Какие-то женщины — не молодые и не старые, не уродливые и не красавицы — неуверенно топтались неподалеку. Наконец от них отделились две, обе костлявые, долговязые, с большими, вытянутыми, как у лошадей, головами; они подошли и, хихикая, толкаясь локтями, стали прижиматься ко мне; одна из них сказала:

— Не угостишь ли нас вином, сосунок?

Они пододвинули стулья. Одна уселась справа, другая слева от меня.

— После угощения выбирай любую. Какая понравится. Мы друг на дружку не обижаемся. У каждого свой вкус.

— А разве у вас нет мужей?

— Есть. Да через час наши мужья упьются до бесчувствия и останутся здесь гулять до ночи.

Они показали мне своих мужей. Оба были статные, широкоплечие, с чирьями на шее, с обглоданными на четверть носами и с прыщами на губах. Им было наплевать, что я болтаю с их женами. К нашему столу тут же подлетел трактирщик, хотя его никто не звал. Гагаузки попросили ракии и баранок. Трактирщик взглянул на меня. Мой вид не внушал ему доверия. Спросил:

— Заплатишь?

— Сполна. Все до гроша.

— Покажи деньги.

Я показал ему серебряную монету. Он успокоился. Отошел. Быстро вернулся. Принес и поставил на стол огромную пузатую бутыль, полную крепкой ракии, три стакана, тарелочку маслин и четверть связки засохших, твердых, как камень, баранок. Гагаузки принялись грызть баранки. На маслины я даже не взглянул — одни косточки. Женщины тоже не удостоили их вниманием. Следуя их примеру, я принялся за баранки. Гагаузки выпили. Я не стал. Но делал вид, что пью. Цуйка лилась в глотки моих соседок легко, как постное масло.

— Твое здоровье, сосунок!

— Ваше здоровье…

Когда, по требованию отца Трипона, все поднялись, чтобы чокнуться еще и со святым Варнавой, висевшим на гвозде, в трактире появился человек, которого, по-видимому, никто не ждал. Это был пастух-горец в белых домотканых штанах, плотно облегавших ноги, и в немнущейся шляпе с маленькими полями, сдвинутой на затылок. Высокий ростом и красивый собой.

И без того стройный стан пастуха был туго перехвачен широким, кожаным поясом с бляшками. На ногах — постолы с кисточками, а за поясом, напоказ, нож с костяной рукояткой. Пастух бережно прижимал к себе огромную волынку с уже раздутыми мехами.

Собравшиеся были очень рады новому посетителю.

— Пинтя пришел… Пинтя пришел…

— С волынкой… Волынку принес…

— Где твой осел, а, Пинтя?

— Привязан у изгороди.

— А почему ты его не взял с собой в трактир?

— Осел не в духе. Сегодня он не станет пить ракию. Сегодня мне придется пить ракию одному.

Пинтю обступили со всех сторон.