Захария Станку - Ветер и дождь

Я твердо сказал:

— Ради сенсации я не напишу ни одной строчки.

— Пиши как хочешь, — добродушно сказал директор. — Я даю тебе полную свободу. Разумеется, мне доставит удовольствие статья, вскрывающая весь этот гнойник. Убежден, что такая статья увеличит число наших постоянных читателей…

— Хорошо, я подумаю… Это глубокий гнойник, и мне противно к нему прикасаться. Марей Косымбеску… Марей Косымбеску и все остальные… Да, это будет не просто.

В тот же день друзья и почитатели «нового Лифаря» стали осаждать своими просьбами и меня. Они подходили ко мне на улице, подсаживались к моему столику в кафе, приходили в редакцию и задавали один и тот же вопрос:

— Вы уже написали о нашем милом танцовщике Мицу?

— Нет… И не собираюсь…

— Жаль. Очень жаль. Мицу гениален. Надо показать всему миру, что и в Бухаресте имеются гении.

— Может быть… Однако всем известно, что этот Мицу…

Мне не давали закончить фразу.

— Какое это имеет значение? Ведь и многие другие известные люди — они ведь тоже… В сущности, любовь между людьми одного пола — лучшее доказательство, что наше общество уже преодолело свою отсталость и поднялось на более высокую ступень.

Дней через пять после скандального спектакля я уже не мог появляться на людях. Со всех сторон я слышал упреки:

— Вы до сих пор не отметили в своей газете талант нашего дорогого Мицу!

— Почему вы не написали о нашем замечательном танцовщике Мицу?

— Не написал и не напишу. Ни за что на свете!

— Очень жаль. Вас будут бойкотировать. Вы пожалеете, но будет поздно.

Я уже понимал, что столкнулся с могущественной кликой, которая может нанести мне немалый вред. (Так оно и случилось позднее.)

И я все чаще стал задумываться: а стоит ли бороться с этой мафией?

И вот однажды утром в мой редакционный кабинет без стука ворвался некто Опря Добрин, судебный следователь при бухарестской прокуратуре, человек, пользовавшийся репутацией большого подлеца. К его услугам правительство прибегало всякий раз, когда нужно было замять какое-нибудь мошенничество или преступление. Весь Бухарест побаивался этого служителя Фемиды, и вместе с тем все его, конечно, глубоко презирали. Вот именно этот-то тип вдруг явился ко мне в редакцию. Зачем? Он развалился на стуле и без умолку начал болтать о всяких пустяках. Я его не прерывал, придерживаясь старого правила, что в подобных случаях лучше молчать и дать непрошеному гостю выговориться. Итак, я терпел болтовню Добрина, дожидаясь, когда он сам объяснит причину своего прихода.

— Очень многие говорили мне о вас, — продолжал Добрин самым любезным тоном. — Рассказывал мне о вас и господин Косымбеску. Он очень вас хвалил. И я подумал: о, если бы такой человек примкнул к нам!

Я сразу же понял, что он имеет в виду, но продолжал молчать. Следователь счел это за поощрение и стал потихоньку гладить мою руку. Я резко отдернул руку и спросил:

— А собственно, что вам от меня нужно? Говорите прямо…

— Ну что ж… скажу прямо. Я пришел попросить вас написать в вашей уважаемой газете о нашем дорогом и талантливом танцовщике Мицу. Ведь это гений. Вы окажете нам большую услугу, если поведаете своим читателям о его выдающихся способностях…

Мне очень хотелось плюнуть ему в лицо, но я взял себя в руки и сказал:

— Ладно, поскольку и вы настаиваете — я напишу о вашем любимце.

— Положительно?

— Весьма…

Он горячо пожал мне руку и даже попробовал меня поцеловать, но я снова отстранился и спросил:

— Неужели и вы, господин следователь? Вы, так сказать, блюститель закона и нравственности…

Он хитро подмигнул и, понизив голос до шепота, сказал:

— Об этом мы еще поговорим… Если вы решитесь, ни один из нас… я хочу сказать, ни одна из наших девушек вам не откажет…

Я позволил ему выйти и даже не дал пинка в зад. И не надавал ему пощечин. Впрочем, ни то, ни другое его бы не удивило. С ним такое уже случалось.

Как только он ушел, я сразу же сел писать рецензию на спектакль «гениального» Мицу. Я написал небольшую, но довольно ясную статью. По достоинству оценив бездарный спектакль, я рассказал и о том, как «друзья» танцовщика уговаривали меня похвалить его. Я изо всех сил старался сохранять спокойный тон и не назвал ни одного имени. Но сведущие читатели легко могли понять, кого я имею в виду.

На следующее утро у меня почему-то разболелась голова и я задержался дома позднее обычного. В десятом часу я услышал длинный и нервный звонок в дверь. «Кто бы это мог быть? — подумал я рассеянно. — Почта? Но ведь в подъезде имеется ящик для писем. Какой-нибудь знакомый? Но никто из моих знакомых никогда не приходил ко мне так рано…»