Захария Станку - Ветер и дождь

— Других лошадей у меня нет, — повторил примарь. — Вам, верно, известна поговорка: «Там, где ничего нет, и сам бог не попросит».

Клементе Цигэнуш резко сказал:

— Оставь бога в покое! Не вмешивай его в эту историю с лошадьми.

— Я его не вмешиваю… но, если негде взять других лошадей, что я могу сделать?

— Так-таки и негде? — переспросил Цигэнуш. — А я вот знаю местечко, где есть шестерка отличных лошадей. Заново подкованных, вполне готовых к дальней дороге.

— Я ничего не знаю, — продолжал бубнить свое примарь. — А если не знаю, стало быть, и говорить не о чем.

— Пойдем со мной, — сказал Клементе Цигэнуш.

— Куда? Некуда мне идти.

Клементе Цигэнуш подошел вплотную к примарю и посмотрел ему прямо в глаза.

— К Босоанке! Идем со мной к Босоанке!

— К Босоанке я не пойду. Он мне шурином приходится, и, если я трону его лошадей, житья мне дома не будет.

— Это же не его лошади. Он их украл. Украл их два года назад у гитлеровцев, когда те драпали через Молдову.

Примарь не сдавался.

— Он не крал! Он купил их у немцев. За деньги и при свидетелях. Мой шурин не конокрад, он хороший человек.

Цигэнуш рассмеялся:

— Я же не говорил, что Босоанка плохой человек. Я сказал только о том, что лошади у него краденые.

Примарь отошел к стене и прислонился к ней спиной, будто готовясь к обороне и обеспечивая себе тыл. Потом он приказал Валеру:

— Дай-ка мне палку, слуга…

Но едва он протянул руку за палкой, как Цигэнуш, не спускавший с него глаз, ударил его револьвером по подбородку.

— Пойдешь? Пойдешь со мной к Босоанке? Говори!

Примарь пощупал подбородок и ответил с нескрываемой злобой:

— Иду… Но не по своей воле. Вот Валер — свидетель, что меня вынудили идти.

— Ладно, ладно, — усмехнулся Цигэнуш. — Свидетелей я не боюсь.

Мы вышли из примарии. Господин Самуилэ шел впереди, остальные за ним, растянувшись цепочкой. Дорога, по которой мы шли, была сплошь в лужах, и вскоре голенища наших сапог до колен покрылись грязью.

Двор, куда привел нас примарь, был просторен, чист, с добротными каменными постройками. Как только мы вошли, собаки подняли нестерпимый лай и из дома вышла невзрачная на вид женщина в темной шали. Мы спросили, где лошади Босоанки.

— В лесу, — ответила женщина. — Все шестеро в лесу. Муж на рассвете увел их в лес. Он будто чуял, что вы за ними придете.

Валер незаметно дал нам понять, что она лжет.

Так и оказалось. Лошади стояли в конюшне, но их было не шесть, а только три. Мы оседлали их и выехали со двора.

— Счастливого пути, — крикнула вслед жена Босоанки. — Дай вам бог переломать ноги!

— Спасибо, — ответили мы. — Большое спасибо!

Орош, придержав коня, обернулся к примарю:

— Завтра пришлем их обратно. Лошади нужны нам только, чтобы добраться до Урлэвынта.

Господин Самуилэ снова пощупал синяк на своем подбородке и сказал:

— Вы мне за это ответите. Боярин Цепою узнает, как вы себя ведете. Все узнают. Вам придется за все рассчитаться.

— Согласны, — ответил Цигэнуш. — Мы за все рассчитаемся. Обещаем тебе, что ничего не забудем и ты получишь за все сполна.

Мы тронулись в путь…

Сытые, сильные лошади сами перешли на рысь, и мы освободили поводья. На таких лошадях одно удовольствие ездить по любой дороге.

Не успели мы выехать из Горны, как дождь, начавшийся еще утром, припустил сильнее. Поднялся ветер. Он бросал нам в лицо потоки брызг и буквально слепил глаза. Ветер и дождь как будто сговорились, чтобы отравить нам жизнь, которая и без того была не очень сладкой. Враждебное небо опустилось совсем низко и словно прижимало нас к земле. Ветер свистел и бесновался, и под его порывами деревья гнулись, жалобно трещали, совсем как живые. Впрочем, может, они и были живыми? Ведь мы, люди, так мало знаем о деревьях, так мало знаем о травах и, в сущности, очень мало знаем и о самой земле, которая все это рождает. Некоторые уверяют, что земля мертва. Но мне думается — нет, земля — живая. И не только живая, а и вечно молодая. Земля никогда не умирает… Никогда…

Хотя, отправляясь в путь, мы приготовились к такой злосчастной погоде, но все наши приготовления — сапоги, теплая одежда, кушмы — не помогли. Было холодно, пронзительно сыро, и мы промокли до костей. Наши добрые лошади напрягались что было мочи, но шли все медленнее. Дорога петляла теперь по самому дну узкой и тесной долины, похожей на овраг или котлован, наполненный густой липкой грязью. Лошади увязали в ней чуть не по колена, их сильные ноги беспомощно скользили, и они уже не могли подчиняться нашим командам и все чаще останавливались. Мы вынуждены были давать им передышку, а после каждой остановки снова их подталкивали, и лошади, привыкшие со времен войны и к ударам и к плохим дорогам, покорно шли дальше. Боясь угодить в какую-нибудь яму, из которой трудно будет выбраться, мы старались не особенно плотно сидеть в седле, чтобы в случае чего быстро спешиться. И мы радовались тому, что у наших лошадей была военная сноровка, помогающая им чувствовать и обходить опасность. Лошади многому научились на войне. Может, даже большему, чем люди.