Захария Станку - Ветер и дождь

— Как только я приду к власти, я прикажу своим адъютантам наказать вас… Не за то, что вы выступали здесь против меня — в конце концов, это ваша профессия. Но за то, что вы проявили чрезмерное усердие!

Я ушел из Дворца юстиции страшно усталый, весь в поту. По дороге в редакцию я заглянул в кафе выпить чашку кофе. Сидя в кафе, я вдруг вспомнил свой первый приезд в Бухарест с дипломом об окончании гимназии в кармане. Я подал свои бумаги в канцелярию юридического факультета, но тут же стал сомневаться, правильно ли выбрал будущую профессию. Я хорошо помнил свои тогдашние сомнения: стать адвокатом — значит защищать всяких мошенников, преступников, может быть, даже убийц. Стоит ли мне этим заниматься? А если после окончания факультета я стану прокурором или судьей? Кто гарантирует мне, что я всегда смогу поступать так, как подскажет мне совесть… Еле дождавшись утра, я отправился на юридический факультет, забрал свои документы и, обойдя здание университета, вошел в дверь, на которой висела табличка «Филологический факультет». Закончив филологический, я, однако, не стал учителем, не предпринял попытки остаться при кафедре, а стал журналистом, политическим репортером. Но и эта профессия все время ставила передо мной все тот же давний вопрос. Не проходило дня, чтобы я не спрашивал себя: справедливо ли то, о чем я пишу? В конце концов, кто дал мне право судить о людях, чернить их или возносить до небес?

Процесс генерала Антонеску произвел на меня двойственное впечатление. Я не питал никакой симпатии к генералу, но и обвинители его особых симпатий не вызывали. Поэтому, когда секретарь редакции спросил, принес ли я какой-нибудь сто́ящий материал из Дворца юстиции, я сказал, что бракоразводные процессы, на которых я присутствовал, могут послужить основой для любопытного бытового очерка.

— А в пятой секции ты не был? Говорят, там судили генерала Антонеску.

— Нет, в пятую я не заходил. А кто сообщил тебе об этом процессе?

— Эуджен Титяну, помощник министра внутренних дел. Мне позвонил его секретарь и передал, что министру доставило бы удовольствие, если б мы дали репортаж об этом процессе.

— У меня нет никакого желания угождать правительству, особенно помощнику министра внутренних дел господину Титяну…

Прошло несколько лет, и имя генерала Антонеску все чаще стало появляться на страницах бухарестских газет. С каждым годом росла его известность, хотя он уже вышел в отставку. Говорили, что его вынудили уйти из армии, потому что он стал явным врагом короля. Утверждали, что все высшие офицеры, недовольные королем, — сторонники генерала Антонеску. А он сам тесно связан с Кодряну, главарем «Железной гвардии», стремящимся установить в Румынии фашистский режим по образцу немецкого национал-социализма. Поговаривали также, что Антонеску в дружбе и с другим известным «националистом», поэтом Октавианом Гогой. Газета «Универсул», поддерживающая фашизм, довольно часто упоминала имя генерала Антонеску. Директор этой газеты Стелиан Попеску видел в генерале Антонеску «спасителя Румынии».

Зимой 1937/38 годов, когда было сформировано первое фашистское правительство Гоги — Кузы, генерал Антонеску получил портфель военного министра. Но правительство это продержалось всего лишь сорок дней. Все эти сорок дней военный министр генерал Антонеску не выходил из своего кабинета. Он углубился в изучение министерского архива, личных дел бывших военных министров и крупных военачальников. Говорили, что за эти дни он успел снять копии с множества важных документов и собрать материал, разоблачающий всех, кого он считал своими противниками. Даже после падения правительства Гоги — Кузы о генерале Антонеску продолжали много говорить в политических сферах. По всей вероятности, у него были тесные связи и с теми политиками, которые именовали себя демократами. Они думали, что Антонеску можно использовать как оружие против Кароля II.

— Но ведь Антонеску хочет стать диктатором?

— А король? Разве он не готовит личную диктатуру? Клин клином и вышибают. Если нам удастся столкнуть этих двух честолюбцев, демократия только выиграет.

Я не разделял этого мнения, но в политической публицистике тех лет оно было чрезвычайно популярно. Летом сорокового года мне попадались в руки манифесты генерала Антонеску. В том же году Стелиан Попеску чуть ли не ежедневно пророчил на страницах своей газеты, что вскоре на политическом горизонте появится человек, «избранный самим провидением для спасения нашего любимого отечества». Стелиан Попеску, разумеется, знал имя этого «избранника», но давал понять, что назовет он его лишь тогда, когда наступит «подходящий момент».