Захария Станку - Ветер и дождь

Я сидел в зале суда среди других репортеров, оживленно обменивавшихся репликами:

— Смотрите, у них отобрали галстуки и шнурки.

— А как же! Чтобы они не могли повеситься.

— Кто повесится? Вот эти? Они слишком трусливы, чтобы повеситься!

— Давно известно! Кто с легкостью посылает насмерть других, тот дрожит при одной мысли о собственной смерти.

— По-моему, у них и теперь дрожат руки.

— Еще бы!

Кто же были остальные обвиняемые? Сегодняшние читатели уже почти ничего не знают о том времени. Они вправе спросить меня об этом. Остальные обвиняемые, сидевшие вместе с генералом Ионом Антонеску на скамье подсудимых, были те, кто помогал ему править Румынией и вести войну, — его министры и генералы. Одним из них был, например, генерал Пики Василиу, маленький, худенький, со сморщенным личиком. Это он ведал во время войны концентрационными лагерями. Он сидел на скамье подсудимых между генералом Пантази и адвокатом Титусом Драгошем. Я долго и напряженно следил за лицом этого старичка; еще совсем недавно он слыл великим любителем балета и молоденьких балерин. Он легко и охотно подписывал ордера не только на аресты, но и на казни. Я много раз видел его фотографию в газетах — в парадной форме, при всех орденах… На скамье подсудимых он сидел в поношенном, чересчур свободном, как с чужого плеча, коричневом пиджачке, в стоптанных туфлях. О, каким жалким и ничтожным делали его эти туфли без шнурков! И как жалко выглядел единственный знак его былой элегантности — белый платочек, высовывающийся из верхнего кармана пиджака. Как тут было не вспомнить его донжуанскую славу, его любовные похождения, его цинизм…

Странно устроена человеческая память. Глядя на сидящего на скамье подсудимых генерала Пики Василиу, я мгновенно потерял контроль над своими мыслями. Я дал волю своим воспоминаниям…

Концентрационный лагерь в окрестностях города Тыргу-Жиу. Длинные лагерные дни. Пестрая лагерная публика — пестрая толпа, дающая довольно полное представление о социальных взаимоотношениях в буржуазной Румынии.

В лагере есть и Ромео.

Зовут его не Ромео, а Мики. И дружит он не с Меркуцио — он приятель Пики.

Пики — это не имя собачонки. Пики — генерал. Притом один из самых влиятельных. Генерал Пики Василиу — заместитель министра внутренних дел. Одна из его обязанностей (а вместе с тем и развлечение) состоит в том, что он подписывает ордера на арест людей, которых потом без всякого суда и следствия отправляют в лагерь Тыргу-Жиу.

И вот я гуляю по центральной аллее лагеря и смотрю на горы. Они очень хороши в этот светлый и холодный день и возвышаются крутыми каменными отрогами и лесистыми холмами, закрывая весь горизонт. Я смотрю на них и думаю о том, что уже давно не пробовал писать стихи. В голове идет непроизвольная, хорошо мне знакомая работа. Меня мучает желание облечь в слова свои сумбурные, все время меняющиеся чувства. Может быть, сегодня ночью, когда все уснут, я попробую писать стихи.

Меня выводит из раздумья Мики. Я познакомился с ним только вчера.

— Что вы скажете о моем деле? — начинает он без всякого предисловия. — Ну вот вас, например, взяли за то, что вы занимались политикой и писали в газетах. Лично я понятия не имею, о чем вы там писали. Меня никогда не интересовала пресса. Впрочем, нет, вру. Один-единственный раз она меня заинтересовала. Я заключил выгодную сделку по перепродаже большой партии леса и заработал кучу денег. Об этом узнали в редакции одного бульварного листка и начали меня шантажировать, писать обо мне всякие гадости. Пришлось бросить им кость, заткнуть им глотку. Это был единственный случай, когда меня заинтересовала пресса. Но то было уже давно… И вот спрашивается: почему я страдаю? Почему меня послали в лагерь? Меня сводит с ума именно то, что я не могу понять, в чем тут дело! Ведь я же личный друг Пики. Мы довольно близкие друзья. Правда, я к нему не хожу, но он бывает у меня не реже одного-двух раз в неделю. Генералу нравится у меня. Это вполне понятно. У меня великолепно обставленная квартира: персидские ковры, картины. Вам надо когда-нибудь заглянуть ко мне — таких мягких ковров вы, наверно, и не видали, нога буквально утопает в них по щиколотку. И картины у меня подходящие: Тоница, Исаке, Филоти-Анастасиу. Но особенно нравится генералу мой музыкальный комбайн и моя фонотека. Моя фонотека и в самом деле уникальна. А генерал большой меломан — он обожает музыку. Сам-то я музыку терпеть не могу. Но моя жена тоже меломанка. На этой почве у нас даже происходят размолвки. После обеда, когда я обычно пью кофе, жена подходит к проигрывателю и ставит «Тоску». А надо вам сказать, что из всех опер, какие только есть на свете, «Тоска» мне особенно ненавистна. Так что мне приходится поскорее глотать кофе и убираться из дому.