Хилари Мантел - Перемена климата

К Элдредам Сандра никогда не являлась с пустыми руками. Всегда приносила что-нибудь, пусть дар оказывался скромным: пучок салата или буханка хлеба, а однажды, когда свежей выпечки не нашлось, она принесла банку консервированных персиков из своего погреба.

Анна сперва умилялась, потом начала сердиться.

— Сандра, тебе нет нужды приходить с подарками. Мы рады тебя видеть и так. Оставайся, сколько хочешь, ешь вместе с нами. Любому, кто приходит сюда, не нужно платить за пребывание.

Правда, сказала она себе, никто другой, кроме Сандры, даже не пытался платить за гостеприимство.

Порой Сандра приносила торт, но торты Глассы пекли, можно сказать, от отчаяния, когда больше не находилось ничего, с чем стоит ехать на рынок. Сандра коротко разъяснила, что им с матерью достаточно погрузить руки в тесто и в смородиновый джем, чтобы начать злиться, ругаться и цапаться между собой, а там и до поединков на деревянных ложках может дойти. Иногда торты миссис Гласс получались плоскими и невзрачными, нагоняли тоску одним своим видом, как болота Фенланда [28] Обширная болотистая местность на территории графств Линкольншир, Кембриджир и Норфолк. . У самой Сандры торты поднимались, подобно лаве в жерле вулкана, и неизменно трескались. Как такие полные противоположности удавалось приготовить на одной и той же плите, при одной и той же (всегда нестабильной) температуре, было, по словам Сандры, одной из загадок Восточной Англии.

Впрочем, несмотря на жалкий вид, торты расходились довольно неплохо. Людям нравится покупать сделанное чужими руками, нравится совать монетки в те самые руки, которые причастны к изготовлению продукта. Джулиану думалось, что покупателей привлекают не труды поварих, а их большие, светлые, чарующие глаза.

Тем летом он по рыночным дням ездил в Ханстэнтон, стоял за прилавком Глассов. Хлопавшая на ветру холстина отделяла этот прилавок от соседних — от мерцавшей на солнце синтетической одежды, от рабочих комбинезонов, от нейлоновых автомобильных чехлов под леопардовую кожу, от резиновых ковриков, дешевых кружевных скатертей, яркой пластиковой кухонной утвари и от детских пляжных игрушек. Джулиану казалось, что он прибавил в росте целый дюйм, волосы спутались, лицо загорело, а холщовый мешок со сменной одеждой обвивает лямками тело, точно патронташ. Когда лето закончилось, море приобрело илистый оттенок, а вскоре налетел ветер, проникавший под одежду, пробиравший до костей, погнавший покупателей подальше от морского берега, к городским чайным и теплым торговым центрам.

Ральф сказал сыну:

— Послушай, ты, конечно, уже в том возрасте, когда положено иметь свою голову на плечах, но прошу тебя не слишком увлекаться. Не забудь, в октябре тебе ехать в университет. Ты много старался и трудился, чтобы туда попасть, и я не хочу, чтобы тебя что-то отвлекало. Чтобы, ну, некие сожаления вынуждали тебя рваться обратно.

Большую часть времени Джулиан пропадал на ферме Глассов. Он ухаживал за посадками в огороде, пилил дрова и чинил забор. Думал, не взяться ли за теплицу, но так и не успел набраться решимости до наступления осени, когда ему все-таки пришлось уехать.

Ральф беспокоился. Возможно, Анна тоже беспокоилась, но он не задавал жене наводящих вопросов и не вызывал на разговор. Он помнил Джулиана маленьким мальчиком, первоклашкой, неспособным завязать шнурки на ботинках, выучить таблицу умножения и как следует затянут галстук. Сколько слез было пролито из-за этого несчастного галстука! Джулиан ничуть не возражал против того, чтобы галстук ему каждое утро завязывали мама или папа, но ведь в школе были уроки физкультуры, когда галстук приходилось снимать. Завязать тот снова, разумеется, не получалось, и Джулиан ударялся в слезы. А еще была другая сложность: всякий раз, борясь с галстуком, он ухитрялся изобрести узел собственного сочинения, ничуть не похожий на тот, который полагался по правилам. Он растягивал и мял треклятую ткань, будто пластилин. Утро начиналось с жалоб и рыданий — мол, все решат, что он тупоумный.

— Ты вовсе не тупоумный, — убеждал Ральф. — Ребята что, и правда так обзываются? С их стороны это очень грубо, очень плохо.

Каждое утро, завязывая на тонкой шее сына полоску ткани. Ральф ощущал себя так, словно собственноручно накидывает на Джулиана удавку.

А потом, после очередного приступа слезливости, Кит забрала ситуацию в свои руки. Она придала чудовищному клубку, сляпанному Джулианом, подобие правильной формы, потом просто слегка распустила узел, высвободила галстук из-под воротника рубашки и сняла его, не развязывая, через голову Джулиана. Повесила на спинку кровати брата.