София Кульбицкая - Красная верёвка

Лампочки горели хорошо, мы радовались, насколько светлее стало в комнате, и любовались их красивым, холодным белым свечением.

Ночью, лёжа без сна, я вдруг заметила в одном из плафонов, ближе к стенным часам, какие-то странные бледно-голубые вспышки. Они были неравномерные — то ярче, то совсем слабенькие, — но повторялись довольно регулярно, раз в двадцать-тридцать секунд.

Я не очень хороша в электротехнике, но даже мне было ясно, что в люстре, отключённой от источника питания, ничего светиться не может.

Это было очень страшно. У меня сложилось две версии: 1) одна из лампочек каким-то образом нарушилась и выделяет ядовитый газ, который и даёт такое свечение; 2) в здании теплосети, что напротив, притаились враги и направляют в наше окно прицельный лазерный луч.

Часы пробили двенадцать. Я встала, прошла в комнату, где спал дедушка, и разбудила его. — У меня там какие-то вспышки в люстре, — пожаловалась я.

Теперь мы вдвоём сидели на диване в полной темноте и, задрав головы, напряжённо смотрели на люстру. О! — то и дело говорила я. Всё осложнялось тем, что вспышки, как назло, стали очень слабыми и дедушка их не видел. Точнее, вроде бы видел одну, когда только зашёл, но был не уверен.

— Это пришла моя смерть, — догадалась я. — Поэтому я её вижу, а ты нет.

Я была против того, чтобы зажигать люстру — враги могли увидеть и понять, что мы их обнаружили. Но любопытство победило. Люстра погорела минуты две, и мы её снова выключили. Теперь ждать пришлось довольно долго. Зато, когда дождались, вспышка получилась такая, что её разглядел даже дедушка.

Стало немного легче — по крайней мере, он убедился, что я ничего не выдумываю. Теперь, когда предубеждение рассеялось, дедушка стал видеть даже слабые вспышки.

— У меня нет объяснения происходящему, — наконец, сказал он.

— Такого не может быть. У всего есть объяснение! — возразила я, но дедушка повторил:

— Нет. У этого объяснения нет.

Мы ещё немного понаблюдали за вспышками, и дедушка решил, что лампочку надо выкрутить. — Я боюсь. — Ну, я сам выкручу. — Нет! — жертвовать дедушкой я не могла. — Дедушка притащил стремянку, и в кромешной тьме я полезла на неё.

— За жопу, дедушка, — напомнила я.

Прикасаться к лампочке было страшно, но она легко выкручивалась. Я передала её дедушке. — Следи за ней! — говорила я. — А я буду следить за плафоном!

Лампочка остаточно светилась красивым, ровным белым светом. Дедушка ощупью стал подыскивать место для неё на серванте, где лежали и другие лампочки, и когда прикоснулся к одной из них, под его пальцами неожиданно возникла ярко-голубая вспышка. Это было статическое электричество.

Минут десять мы теребили лампочки о пальцы и другие вещи, любуясь красивыми голубыми сполохами. Потом, довольные, разошлись по койкам. Объяснение нашлось.

Дедушке понадобилось достать из низу шкафа пластмассовый ящик, чтобы убрать туда какие-то свои атрибуты или аксессуары. Тамошней дверце немного мешает открыться стул, на котором сидит сидящий за компьютером (я).

— Убери… убери… — начал было дедушка.

— Задницу?..

— Нет, сиди, я уже почти достал, — и дедушка, действительно, почти без проблем вытащил нужный ящик.

— Что такое? — забормотал он пять минут спустя, — почему я не могу убрать его обратно? Ты со стула встала, что ли?

— Нет, дедушка, я не меняла положения. И вообще ничего не меняла.

— Тогда почему же?..

— А потому, — ответила я афоризмом, — что вынимать всегда легче, чем засовывать.

19 сентября

Привет тебе, Альбина!

Хотела написать: как ты там, на своей загадочно-зашифрованной, полной удивительных открытий работе, — но потом вспомнила, что адресуюсь не к тебе данного момента, а к тебе — уже пришедшей домой, тебе из будущего, со скептически-заинтересованной полуулыбкой (почему-то именно так в моей фантазии) открывающей этот милый дневничок. Кстати. Если уж я начала с первых же слов путаться во временных срезах, то почему бы не сделать экскурс во вчера, а конкретнее — в последние три часа до твоего прихода: я одна в тёмной спальне, со своим ожиданием и тонкими взвизгиваниями подвыпившей Максимовны за стеной. Признаюсь же тебе (вчера я не решилась этого сделать), как я проводила время. «Здравствуй, дорогая передача (к счастью, вопли уютного семейного гульбария были достаточно громкими); здравствуй, дорогая радиопередача «В ожидании Альбины»!» Пишет тебе Соня из Москвы. Передайте, пожалуйста, песню «Выхожу один я на дорогу» в исполнении Максимы Сергеевой». — «Очень трогательное письмо пришло нам в редакцию… выполняем твою просьбу, Сонечка, и передаём романс «Выхожу один я на дорогу» для всех, кто сейчас находится в ожидании Альбины — и, конечно же, для всех Альбин, которые сейчас в пути. Выхожуууу одиииин я на дороооогуууу…» — «Скучаешь, бедняжка?» — сочувственно спрашивал отец, на середине ловко оборванной фразы вваливающийся в комнату и врубающий верхний свет в тщетных поисках забытой на стуле футболки.