Андрей Латыголец - «Годзилла»

Я подумал, что идти после проваливших зачёт олухов, было равносильным вписаться в их ряды. Все военные деревянные и с логикой у них были проблемы.

Постучавшись в дверь и, приоткрыв её, я резко козырнул офицерью и поинтересовался, можно ли войти. Рысюк махнул рукой, и я тут же предстал напротив стола, где сидели экзаменаторы.

Статьи спрашивал комбат, отвечать нужно было быстро, не запинаясь, тем самым демонстрируя свои знания и надеясь на то, что статью до конца слушать не станут. Я отвечал бойкой, высоко подняв подбородок, впившись глазами в потолок, чтобы строгие лица комиссии окончательно меня не смутили.

Запнулся лишь немного в конце 165 статьи об обязанностях часового, переставив слова местами, и выдержав небольшую паузу. Но и эта весьма незначительная оплошность могла сыграть свою роковую роль.

— Плохо, товарищ солдат! — сказал мне прямо в лицо комбат. — Ты когда в карауле будешь на разводе министерскому полковнику отвечать, так он подумает, что ты обосрался! Увереннее, чётче, смелее, в конце концов.

Тут за меня вступился Вера.

— Товарищ майор, хлопец он нормальный, я личное дело его поднял, стихи, прозу пишет, творческий человек, ему то не справиться? А в карауле подтянется, подучит.

— Под вашу ответственность, — строго заявил ему Рысюк.

— Минский? — поинтересовался у меня Головач.

— Так точно, товарищ капитан!

— А с какого района?

— Из Фрунзенского!

— Так мы земляки. Берите его, товарищ майор, этот не оплошает!

Рысюк немного помялся, что-то пометил на своём листке и сказал:

— Свободен!

Я нехотя откозырял и вышел прочь. Меня уже давно стала подбешивать вся эта нарочитая серьёзность на фоне разваливающихся совковых зданий, псевдо-патриотизм, советские символы и Лукашенко вечером по новостям, что лично мне казалось полной деградацией личности, и с каждым днём я осознавал, что всё глубже окунаюсь во всю эту армейскую бытовуху, теряя свои положительные качества и определённую рациональность.

После меня статьи сдал один только Гурский. Остальным назначили повторную пересдачу.

***

Вечером всех сдавших статьи загнали в сушилку и поставили «на кости». Командовал процессом неугомонный Кесарчук. Мы стояли в упоре лёжа, а костяшки наши рук упирались в бетонный пол, кровь подступала к вискам, и было совершенно не весело. Потапенко разъяснял, что это была профилактика и урок для наших неучей. Под счёт «раз-два-полтора», мы около получаса выслушивали нравоучения сержантуры. Посмотреть на процесс зашли Шмель и Кулаков.

— Гляди, Владя, Гурский молоток, стоит на костях и улыбается. Я тоже улыбался, когда наши «деды» нас прокачивали. В армии главное не загоняться и воспринимать всё с фигой в кармане, будет потом что вспомнить.

И я решил абстрагироваться от очевидной несправедливости. Даже легче стало.

Потом в сушилку загнали остальных, кто не сдал статьи.

— Смотрите, пацаны, смотрите внимательно, — сказал Шмель. — Ваш период жмёт на костях, а вы стоите. Хорошо вам?

Я видел, как Чучвага и Индюков потупили взор.

— Будем стараться сдать, — ответил кто-то из них.

— Хуйня стараться, вы полюбасу сдадите эти статьи, а пока ваш период не курит и пацаны каждый вечер будут в сушилке прокачиваться, — сказал Кесарь.

Перед прокачкой меня одним из первых поставили в наряд по роте. Вроде бы по указанию Веры. Я сразу понял, что этот наряд будет отличаться от наряда по роте в «карантине», где на тумбу заступало сразу четверо бойцов, здесь же я заступал с двумя пацанами второго периода. Дежурным по роте был назначен ефрейтор Мирошин, дневальным высокая и дохлая шпала Воробьёв.

После ужина мы отправились на развод к центральному плацу. Заступающий дежурным по штабу капитан Иванченко даже не спрашивал обязанности, и мы быстро разошлись по подразделениям.

Мирон чётко дал понять, что Воробьёв ничего делать не будет, так как своё уже отработал. Я попросил только об одном, чтобы мне подсказывали конкретно, что от меня потребуется.

— Сделаешь всё как надо, и я оправлю тебя поспать, будешь пыжить, ляжешь только через сутки.

В итоге мне одному пришлось убирать всё расположение. Дело это не хитрое, но если раступиться, можно было быстро всё закончить.

После отбоя меня сразу направили убирать взлётку. Сперва её нужно было подмести, а потом вымыть шваброй с влажной тряпкой. В перерывах между ополаскиванием этой самой тряпки, мне поступали команды закипятить «дедушкам» чаю и разлить всё по кружкам.