Нейл Уильямс - Четыре письма о любви

Утром накануне свадьбы Исабель Маргарет Гор напомнила мужу, что он должен держать себя в рамках. И для этого у нее были веские основания. Вчера вечером Мьюрис впервые увидел своего будущего зятя. Официальный прием, организованный в пабе Комана (большие декоративные бумажные салфетки красного цвета и двойной комплект столовых приборов), оказался не слишком продолжительным: большинство мужчин вскоре перешли к бару и стали смотреть по телевизору футбольный матч, а Исабель осталась за столом, глядя на мать и Шона поверх спинок пустых стульев. Между приемом и танцами образовалась пауза, которую нечем было заполнить.

Поначалу Падер чувствовал себя среди островитян несколько неловко, но потом, благодаря выпитому им спиртному, окружающие стали казаться ему более дружелюбными. Еще какое-то время спустя он начал смеяться громче, чем предполагали их шутки, и, облекшись в виски, как в плащ, почувствовал себя среди потной толпы почти своим. Мьюрис тем не менее был неприятно поражен. Падер показался ему полным кретином, большим и слабым парнем с отвислым, дряблым подбородком. Он не выказал никакого желания пойти танцевать, даже когда заиграла наконец музыка. Вместо этого он продолжал стоять, навалившись на барную стойку, и только нехотя оборачивался через плечо каждый раз, когда смущенные молодые люди подходили, чтобы пригласить на тур главную красавицу острова. Казалось, музыка его нисколько не трогает; даже когда звучали самые зажигательные мелодии, Падер оставался угрюмым и замкнутым, и в конце концов Мьюрис не выдержал и решительно шагнул к нему, чтобы раз и навсегда выяснить, что за человек его зять. Перекрывая голосом напевные мелодии скрипок, он спросил, собирается ли Падер танцевать.

Дряблый подбородок затрясся, рот исказился в подобии улыбки, голова отрицательно качнулась.

– Нет, спасибо, – сказал Падер. Потом он взял в руку бокал с пивом и, не поднимая на собеседника глаз, поднес его к губам.

Что́ Мьюрис мог ему сказать? Сейчас больше всего на свете ему хотелось стукнуть Падера кулаком по спине: было в нем, в его медлительности, в его почти демонстративной снисходительности, с которой он присутствовал на собственной предсвадебной вечеринке, нечто такое, из-за чего Мьюрису вдруг захотелось вывести его из себя. А главное, с того момента, когда Падер прибыл на остров, он почти никак не обнаружил своих чувств к Исабель. Она держала за локоть – не за руку, а он только ухмылялся, глядя на прохожих. Да что такого она в нем нашла? Как могла она предпочесть его тому же Шеймасу Бегу – невысокому голубоглазому юноше, который когда-то сидел рядом с Исабель в школе, а сейчас кружил ее по залу?

– Ты любишь мою дочь? – Вопрос сорвался с губ Мьюриса неожиданно для него самого, но совсем рядом братья Джойсы наяривали на скрипках, и Падер его не расслышал.

– Что-что?

– Ты… иди-ка сюда. Нет, давай лучше выйдем на минутку.

И пока Маргарет Гор осторожно извлекала из глаза то ли соринку, то ли колючую частичку материнского горя, Мьюрис вытащил Падера в темноту. Переход от духоты паба к прохладе и свежести ночи был таким быстрым, что звезды в небе вдруг куда-то поплыли, а привязанная у причала синяя лодка Горана словно повисла в воздухе, не касаясь воды. Впрочем, через несколько мгновений ночной пейзаж снова принял обычный вид.

Мьюрис несколько раз моргнул, чувствуя, как ночной ветерок холодит ему затылок. Момент был важным: он хотел получить от стоявшего перед ним шута горохового ответ на свой вопрос. Точнее, даже не ответ, а невозможное, невероятное доказательство того, что да, он любит Исабель. Подняв правый указательный палец, Мьюрис проговорил раздельно:

– Я хочу, чтобы ты мне ответил. Я хочу, чтобы ты объяснил, почему я должен позволить тебе жениться на моей дочери.

Не успели эти слова сорваться с его языка, как он словно наяву услышал голос Маргарет, которая сурово отчитывала и бранила его, но отступать Мьюрис не собирался.

В ответ Падер сморщился, выразительно поднял брови, но тут же нахмурился, отступил немного и тихонько выдохнул уголком рта; снова подняв брови в знак того, что он совершенно серьезен, Падер отвернулся и, ухмыляясь, уставился куда-то в морскую даль. Самый тон, каким был задан вопрос, застиг молодого человека врасплох, и он воспринял его почти как агрессию.

В следующее мгновение рука Мьюриса легла на его плечо, развернула. Падер взглянул в лицо будущему тестю, но увидел не его, а собственного отца.